Кто не с нами, тот против нас

  «Первым словом В.Н.Руссо было предложение почтить память великого покойного вождя СССР т. В.И.Ленина, отдавшего свой редкий досуг шахматам, вставанием» («64» № 1, август 1924). Странно, но это первое упоминание о смерти Ленине в шахматном журнале (а может, и вообще первое упоминание о нем?). Ни «Шахматы», ни «Шахматный листок» не заметили в январе этого «всемирно-исторического» события, да и в репортажах со съезда промолчали о предложении товарища Руссо.

  …Два органа, товарищи, взяли под свое высокое покровительство шахматное дело у нас. Это ВЦСПС (Центральный Совет пролетарских профсоюзов) – мощный союз объединенного рабочего класса и Высший совет физкультуры – пролетарский орган, ставящий своей задачей двинуть вперед дело физического и культурного роста рабочих масс. Шахматы есть одно из орудий такого роста и как таковое орудие должно быть нами использовано в тех же целях…
  В каждой избе-читальне, в каждом заводском клубе рядом с газетой должны быть шахматы – таков лозунг и девиз, под которым должна вестись работа, и все мы обязаны приложить свои силы в этой области.
  Поклонники «чистого искусства» в шахматах на это возразят: «Всё это очень хорошо, всё это верно – но почему мы должны заниматься всем этим. Пусть этим ведают профсоюзы, пусть этим ведает физкультура, дайте нам самим жить нашими шахматами, нашей борьбой, нашей теорией. Дайте нам изучать шахматы, как науку, и не взваливайте на нас еще обузу популяризации азбуки шахмат среди лиц, не умеющих играть»…
  Можно понять, конечно, увлечение чистой математикой, можно всецело понимать и ценить такое же увлечение шахматами. Но понять это всё не значит еще простить…
  «Иди с шахматами в самую гущу жизни, а не уходи в шахматы от жизни» – так должен съезд сформулировать лозунги практической работы…
  И, наконец, последнее. Кастовый дух у патентованных маэстро, с презрением смотрящих на «низших мира сего», склочная мелочная психология цирковых борцов у многих игроков первой и второй категории, мелкое торгашество из-за гонораров, доходящее иной раз до прямого спекулирования своим именем и талантом, встречающееся даже у Grossmeister’ов (неужели намек на Боголюбова, который был на турнире единственным гроссмейстером?!), взаимное подсиживание и зависть – вся эта наносная накипь буржуазного мира, увы, свойственна шахматной среде. Всё это должен каленым железом выжечь наш съезд…


  Почетным председателем съезда избирается т. Крыленко; почетными членами президиума: тов. Рыков, Троцкий, Семашко… («Шахматный листок» № 17, сентябрь 1924).

  Две ключевые фразы этого доклада привел только «64»: «Московская шахсекция первая вступила на путь пролетаризации шахмат» и «Не должно существовать никаких самостоятельных шахматных союзов».

  Охотничий клуб.
  Сперва – ряд дымных прохладных комнат, тесная каша из полосатогрудых крепышей, комсомолок в энергичных свитерах, целый жужжащий сероглазый опаленный спортом город. Другие комнаты, где уже поблескивают тусклыми черно-желтыми злыми огоньками шахматы. Самые стройные, выточенные комплекты деревянных фигурок, «чигоринские» фасоны, специальные «стаунтоновские», турнирные, продаются в углу. Прилавки, заставленные до потолка шахматными изданиями.
  Стоп.

  Энергичная вывеска, жадность толпы, навалившейся на барьер, полная неподвижность и деревянное молчание бойцов за барьером.

  Серьезность происходящей умственной драки налицо. Грандиозность ее – в плакатах и диаграммах.
  Эти десять-двадцать людей решительно борются за титул первого шахматиста советского союза (так у автора!).
  Но совсем не сразу ощутит любитель, стоя здесь, драматичность и напряженность этой борьбы.
  За барьером – академия молчания и неподвижности.
  Ходы следуют друг за другом иногда только через 10–15 минут.
  Любительская шахматная партия с частым боем фигур и бешеным качанием весов фортуны из стороны в сторону так же мало походит на партию больших шахматистов, как случайная уличная драка (с участием старшего дворника и вызовом постового милиционера) – на великое сражение при Сомме и Уазе.
  Здесь все фигуры строятся в лоб, смыкаются в тесные ударные группы, мускулы уходят в плечи, всё на доске ждет, а противники делают какие-то сторонние лавирующие ходы, совершенно непонятные любителю, потому что здесь вся война ведется не за фигуру, и даже не за пешку, и не за позицию, а за какую-то бесконечно-малую часть фигуры или позиции.
  Но как мгновенно обрушивается, трещит по швам вся партия, коль скоро эта бесконечно-малая упущена.
  И какой труд, какое почти физическое напряжение требуется для выигрыша этого бесконечно-малого преимущества.
  Даже гроссмейстеру Боголюбову (над другими столами надписи «маэстро Ненароков» или «маэстро Романовский», или другой маэстро, а над столом Боголюбова – жесткое и отчеканенное: «гроссмейстер Боголюбов»), даже ему в ожидании этой бесконечно-малой нужно навалиться всем корпусом на стол, непрерывно 10 или 15 минут водить и водить глазами по доске, словно обегая каждую фигурку, словно проникая в самую трещину, разделяющую доску пополам, нужно время от времени скосить глаза на тревожно мерцающий у локтя циферблат, сейчас же снова обежать все фигуры глазами, так же, не спуская глаз с доски, нащупать папиросу, сунуть ее не тем концом в рот, сморщиться, перевернуть папиросу, выкурить ее в две затяжки, нащупать пепельницу окурком – и вдруг коротким движением передвинуть фигуру, перевести часы и записать ход.
  Но и записавши ход и отбежавши на несколько шагов от стола, нужно глубоко засунуть руки в карманы и сквозь дым папиросы взглянуть на диаграммку своей партии (сонный мальчуган, как только ход сделан, передвигает изображение фигуры на огромной диаграмме, висящей над каждым столом), потом нужно подойти к одному из столиков других участников, бегло взглянуть одним глазом на доску и сразу же надолго уставиться через весь зал всё туда же, на свою диаграмму.
  Гроссмейстер – совершенство. Весь, от крупной мужественной головы до тупоносых кубических ботинок, короткий, очень полный человек, совершенно квадратный, совершенно четкий, как все шестьдесят четыре клетки сразу. Движется только прямыми размерными движениями.
  Романовский – чемпион СССР 1923 года, с длинными волосами, разделенными пробором, с несравненным лицом фанатика, либерала-преподавателя 60-х годов, беззаветного спортсмена и, во всяком случае, – художника.
  Григорьев, тонкий, страшно подвижный, как черный огонь, всегда стремительный, всегда спешит.
  Гроссмейстер – страшен. Он смеется одним углом рта, лицо остается каменным, смех вылетает глухими ударами из могучей груди. Одним ухом выслушивает приглашения на сеансы и мычит невнятное согласие или отказ. Боголюбов сравнительно поздно начал играть в шахматы. Возможности его огромны. Лет 15 тому назад в Киеве, будучи еще начинающим шахматистом, проигрывая и Богатырчуку, и другим, Боголюбов, тогда еще не такой толстый, как теперь, серьезно утверждал, что будет чемпионом мира, – а в последний свой приезд в Москву Эмануил Ласкер о Боголюбове витиевато выразился: я провижу на его челе венец чемпиона мира.
  Тем временем контрольные часы бесшумно идут. Они призывают гроссмейстера вернуться к его столику. Часы – это судьба шахматиста. Как и всякая судьба, – судьба шахматиста неверна. Большое упущение со стороны устроителей турнира, если механизм этой судьбы недостаточно выверен. К сожалению, почти на каждом турнире приходится сталкиваться с этим явлением. Одни часы спешат, другие отстают. Часы спешили и отставали на нью-йоркском турнире, часы спешат и отстают и на турнире-чемпионате СССР. В партии Селезнев – Сергеев неправильность в ходе часов, как выяснилось позднее, выразилась в 1 ч. 40 м. Если говорить о часах, надо вспомнить и о коврах, которых не было. Шум от передвижения огромной толпы мешал играющим. За это упущение устроители были наказаны прямо-таки со средневековой жестокостью. Они сами поставили себя на всё время турнира на видных местах зала и сами заставили себя истошным голосом взывать – не шаркайте ногами!
  Деревянный занавес шестидесяти четырех клеток, отделяющий крупных шахматистов от жизни и замыкающий их в узкий круг шахматных интересов и разговоров, колеблется под ударами извне. Огромная толпа, затаив дыхание, теснится у барьера, взбирается на скамейки, чтобы смотреть на стенные диаграммы. Боголюбов делает ход. Двигает свою маленькую деревянную армию в решительное наступление. Грохот деревянной артиллерии, клубы пыли, ржанье деревянных коней вздымаются до самого неба. В шахматных разговорах мелькают, как молнии, и пропадают имена Гастингса, Нью-Йорка, Триберга. В этом зале Охотничьего клуба создалась атмосфера высокого спортивного напряжения и интереса, свидетельствующая о полном возрождении в СССР в настоящее время высокого шахматного спорта, этого своеобразного искусства («Шахматы» № 9, сентябрь 1924).

  Голубев: «И.Л.Рабинович, представитель «каменного» стиля, которому в эпоху ломки теории приходится особенно трудно, все же с честью выдержал экзамен, а в последней трети турнира сыграл настолько хорошо (5 из 6!), что даже взял 5-й приз. Завидное достижение при плохом начале турнира!
  Серое впечатление оставила игра другого заграничного гостя – А.С.Селезнева. Партия, где конечным идеалом с сильным партнером является не возможная победа, а верная ничья, – не может служить образчиком искусства.
  Злой рок тяготеет над московским чемпионом В.И.Ненароковым. Обладая, безусловно, высоким стилем, Вл. Ив. как-то сумел наряду с высокими образцами шахматного творчества дать несколько слабо игранных партий с большим налетом апатии, не говоря уже о зевках».

  Голубев: «Рассматривая таблицу турнира в сфере СССР, надо воздать должное «зам-чемпиону» П.А.Романовскому. Второе место на Олимпиаде – за Алехиным, чемпионат 1923 г. в Ленинграде и, наконец, 2-й приз теперь – вот математическое право на признание его лучшим внутренним шахматистом СССР. Этого было бы мало, если бы сюда не удалось бы прибавить и того творчества, которое не измеряется числом, а вместе с тем имеет большое значение в оценке индивидуальных качеств».

  Голубев: «Левенфиш – это из тех баловней судьбы, кому Каисса много отпустила. Обладая великолепными тактическими данными, он в проведении плана прямо заматывает своего противника рядом тонких выпадов. Будучи хорошим стратегом и твердо веря в свои творческие силы, Гр. Я. зачастую в создании плана впадает в ошибочную оценку позиции, что и ведет к нежелательному результату. Великолепное знание теории и внимательное ее применение служит ему хорошим подспорьем…»

  Голубев: «Был ряд городов в прежней России, которые имели в шахматном мире свое постоянное лицо. Мы знаем Лодзь с крепкой позицией, Ригу с тонким анализом и Киев с его «атачистым стилем». Боголюбов и Богатырчук – вот лучшие сыны своего родного Киева. Богатырчук за последний год еще более развился и дал перлы по атаке; он приобрел навык в позиционной игре, и лишь только осталась заминка в концах. Избавление от этого недостатка придвинет вплотную Богатырчука к первым двум художникам».