Что ни судьба, то трагедия (часть 8)

(Продолжение. Часть 7)

ЭДИПОВ КОМПЛЕКС И КАПАБЛАНКА

В столице большевиков разгул бандитизма, на улицах стреляют! Неровен час…
Примерно таким макаром осенью 1925 года давили на психику своего самого знаменитого работника (в тревоге за его жизнь!) в Министерстве иностранных дел Кубы, узнав о намерениях национального героя показать чемпионскую удаль в Московском международном турнире. Но небожитель, будучи не из робкого десятка, оставив на всякий случай письмо-завещание мальцу-сынишке, все же отбыл за тридевять земель. И если и были у него какие-то страхи и опасения, то они моментально развеялись, как только он легко, по-спортивному (благодаря закалке на теннисных кортах!) спрыгнул на перрон Белорусского вокзала. И началась сказка. Какой бандитизм, боже ж мой! Русская столица ошалела от шахмат, а москвички – просто от одного экзотического вида элегантнейшего гения и опытнейшего сердцееда, пребывавшего еще в своей золотой поре…

Хосе-Рауль в «Шахматной горячке» Всеволода Пудовкина

А с какой несказанной теплотой освещала пребывание в Москве легендарного кубинца советская пресса! И только в вышедшей в Белокаменной незадолго до исторического Первого Московского турнира небольшой книжице Александра Гербстмана «Психоанализ шахматной игры (Опыт толкования)» о Капабланке было сказано нечто из ряда вон. Такое, знаете ли…
Брошюра вышла в шахматной серии книгоиздательства «Современные проблемы», годом ранее выпустившего русский перевод «Моей шахматной карьеры».
И вот из нее-то Гербстман и выхватил «примечательное для психоаналитика место»:
«Мне не было еще полных пяти лет, когда я зашел в контору моего отца и застал его играющим в шахматы с одним посетителем. Я раньше никогда не видал этой игры. Фигурки заинтересовали меня, и я на следующий день пришел опять, чтобы посмотреть на игроков. На третий день, в то время, как я смотрел, мой отец, весьма слабый любитель, пошел конем с белого поля на белое. Противник, видно, не лучше его игравший, не заметил этого. Когда отец выиграл партию, я, смеясь, стал упрекать его в плутовстве. После короткого спора, во время которого меня чуть-чуть не выставили за двери, мне удалось растолковать отцу, в чем дело. На вопрос, когда я успел познакомиться с шахматами и много ли смыслю в этом деле, я ответил, что берусь обыграть его. Он заявил, что это невозможно и что я, наверное, не умею даже правильно расставить фигуры. Мы решили спор на деле: я выиграл у него партию. Таков был мой первый дебют».

«Мне не было еще полных пяти лет…» (Капабланка-отец против Капабланки-сына)

Далее Гербстман психоаналитически «расщепил» этот простодушный рассказ:
«…важен сам факт наличия в психике Капабланки подобного воспоминания, могущего образоваться в качестве компромиссного замещения (Deckerrinnerung) в сознании детских чувств ненависти по отношению к отцу, вытесненных в бессознательное. В начале всей деятельности Капабланки лежит Эдипов комплекс: «Мой первый дебют». Налицо постепенная градация неприязненных чувств к отцу: сперва отрицательная квалификация его: «Отец, весьма слабый любитель», затем – усиление отрицательной квалификации, унижение отца: «Я стал упрекать его в плутовстве», наконец, прямое восстание сына против авторитета отца: «Я ответил, что берусь обыграть его», восстание, завершающееся удовлетворением детских стремлений, победой над отцом: «Я выиграл у него партию». Д-р Ласкер так говорит о своем счастливом сопернике: «Вообразите себе молодого человека, наделенного колоссальной силой воли, который случайно посвящает себя не собственно подобающей ему деятельности (политике или иному практическому делу), но шахматам…» (Д-р Ласкер «Mein Wellkampf mit Capablanca»).
Случайно ли? Психоанализ огромной практикой и исследованиями во всех сферах бытия доказал, что в жизни нет ничего случайного: все строго закономерно, все предопределено, детерминировано условиями развития, воспитания, общественного сознания. В этом отношении психоанализ вполне солидаризуется с материализмом. Капабланка именно потому концентрирует всю волю на шахматах, что к этому его вынуждают властные голоса бессознательных комплексов, на первом месте – Эдипова комплекса».

Александр Гербстман в 20-е 

К моменту легендарного действа Первого Московского международного молодой автор «Психоанализа шахматной игры», вероятно, уже проклял тот день, когда взялся за написание этой брошюры. Главным популяризатором-то фрейдизма в молодой стране Советов был не кто иной, как «лучший друг» набиравшего вес генсека – Лев Троцкий… И со стремительным усилением его опалы столь же стремительно усиливались и притеснения советских психоаналитиков! Но Гербстман от фрейдизма вовремя отошел: получив высшее филологическое образование, стал в своем родном Ростове-на-Дону первым радиодиктором (на первом радиоузле города). Выпустил у себя на родине два сборника стихов, быстро выдвинулся как подающий большие надежды шахматный этюдист…
Между прочим, первый его этюдный опус появился в 1925-м в «Вечерней Москве», где шахматный отдел вел тогда Владимир Нейштадт; «талантливый переводчик, интересный этюдист, литературовед» – так охарактеризовал моего двоюродного дядю Гербстман во введении к своим «Избранным шахматным этюдам» (М.,1964). Он там вспоминает и о своих родителях, но ни словом не обмолвился о сестре Нине, поэтессе, публиковавшейся под псевдонимом Грацианская и известной тем, что встречалась с Сергеем Есениным в Ростове-на-Дону летом 1920 года и в феврале 1922-го. Об этих встречах она оставила воспоминания. Когда познакомились, ей было 16, ему 25. Есенин подарил ей свою книгу «Голубень», надписав: «Утешаюсь тем, что и я был когда-то таким же юным, как Нина Грацианская…»
Когда Есенин в июне 1920-го посещал Ростов, то он и жил, как вспоминал В.Жак («Дон» №1 за 1971 г.), у доктора Иосифа Гербстмана: «Есть такой врач, который любит гостей и поэзию. У него многие останавливаются, когда едут на Кавказ и с Кавказа».

Сестра известнейшего советского этюдиста нравилась знаменитым русским поэтам. Прожила долгую жизнь, 86 лет. В первой половине 20-х у нее вышло два сборника стихов – «Сейф сердец» (Москва) и «На стремнинах» (Ростов). Работала в газете «Рабочий Ростов», в «Литературной газете», Ростовском пединституте и многие годы – в областной библиотеке имени Карла Маркса. Первым мужем ее был адъютант Буденного Зеленский (репрессированный в 1938-м), вторым – диктор Ростовского радио Александров (сведения – из публикации Вл.Котовскова в «Доне» №10 за 1995 год, где опубликована подборка стихов Нины Грацианской, посвященных памяти Сергея Есенина).

В свое время Арнольд Денкер написал о своем лучшем друге Ройбене Файне, что тот был гигантом фрейдистской психологии. И было бы странно, если бы герой шахматной Европы 30-х годов прошлого века не поверил фрейдизмом шахматы (чему будет уделено внимание в заключительной 6-й части цикла «Страсть и военная тайна…»), но Гербстман, получается, опередил американца на много лет. А кратковременное увлечение фрейдизмом молодого ростовчанина я бы объяснил следующим образом.
…В опубликованных в 4-м номере за 1997 год неоконченных интересных воспоминаниях «Повесть о моей жизни» Нина Гербстман-Александрова пишет:
«…Летом 1918 года брат Шура окончил с золотой медалью Степановскую (частную) гимназию. Отец стремился передать ему свое медицинское ремесло, осенью брат должен был начать учиться на медицинском факультете Варшавского университета, который с 1916 года обосновался в Ростове.
Но события разворачивались по-иному. Все выпускники 1918 года – гимназисты и «реалисты» – были объявлены мобилизованными в Добровольческую армию.
Шура был очень близорук, страдал бронхиальной астмой, но красновская администрация не считалась с болезнями, ей надобно было пушечное мясо. Чтобы спасти Шуру от угона в белую армию, решено было увезти его в Грузию, в Тифлис, где жил двоюродный брат отца, Иосиф Исаевич Островский.
В сентябре отец и брат отправились по Черному морю в дальний путь до Поти, пароход, на котором они ехали, едва не погиб от жестокого шторма. Казалось, что пришли последние минуты, но все окончилось благополучно, и скоро мы с мамой стали получать дорогие весточки из Тифлиса».
И в это же время там оказался известный российский психолог, впоследствии лидер советской психотехники, уроженец Ростова-на-Дону Исаак Шпильрейн с женой и дочерью – они извилистым путем возвращались на родину после пребывания в Германии (где ученого застало начало 1-й мировой), Австрии… В Тифлисе аккурат появилось Постоянное представительство РСФСР во главе с С.Кировым, и полиглота, знатока литературы и искусства Шпильрейна взяли туда переводчиком. Нет сомнения, он пересекся с Гербстманами, земляками-ростовчанами на встречах в тифлисском «Цехе поэтов» Сергея Городецкого, будущего тестя Рихарда Рети, и на других литературных площадках грузинской столицы.
И легко предположить, что Шпильрейн и просветил тогда своего юного земляка, начинающего поэта, насчет воззрений Фрейда (с которым, кстати, незадолго до этого встречался в Австрии) и заодно рассказал о своей сестре Сабине, покинувшей Ростов еще в 1904-м 19-летней, защитившей после окончания медицинского факультета Цюрихского университета диссертацию по психологической проблематике. Причем у самого отца психоанализа в Вене уроженка Ростова и постигала это небесспорное учение…
А затем так совпало, что когда ее земляк-ростовчанин учился в Брюсовском институте, Сабина в это же время обосновалась (хотя и на короткое время) в Москве – как основной сотрудник Государственного психоаналитического института, где она читала спецкурс «Психоанализ подсознательного мышления» и где среди ее слушателей был, как мне представляется, и Гербстман. И если так, то пионер российского психоанализа и вдохновила Александра на сочинение шахматно-фрейдистского трактата.

Сабина Шпильрейн-Шефтель (Шефтель – фамилия мужа, также психоаналитика, умер в 1938-м от инфаркта) после закрытия в 1925-м властями Государственного психоаналитического института вернулась в город своего детства. Исаак и двое других ее братьев расстреляны в годы Большого террора. В июле 42-го Ростов заняли немцы, начались массовые казни евреев. 11 или 12 августа Сабина и две ее дочери были убиты в Змиевской балке.

«НОЧИ НАПРОЛЕТ ПРОВОДИЛИ ЗА ШАХМАТНОЙ ДОСКОЙ»

«В 1924 году, – пишет Гербстман во введении к своим «Избранным шахматным этюдам», – перейдя на последний курс Высшего литературно-художественного института имени Валерия Брюсова, я проводил летние каникулы на хуторе Затишье, под Нальчиком, в изумительно прекрасном по природным условиям месте. Ныне Затишье разрослось во все стороны, слилось с Нальчиком, там находится культурный центр Кабардино-Балкарии – университет, много заводов… В те времена хутор Затишье вполне оправдывал свое наименование, едва насчитывая с десяток небольших домиков».
В конце своей книжицы с психоаналитическими опытами толкования Гербстман обозначил, что именно там, в Нальчике и Затишье он 21 июня 1924-го и завершил ее. И тогда же, отдыхая в этих прекрасных по природным условиям местах, он в один из чудных летних деньков взял у соседа небольшую пачечку грековских «Шахмат» за 1923 год.
«Вернувшись домой, я начал перелистывать один из номеров и случайно задержался взглядом на заголовке – «Этюды»… Я стал рассматривать одну из позиций. Помнится, это был этюд Ф.Лазара… Понадобилось всего лишь четыре хода, и я нашел ничейный исход для белых…»

Ничья

1.Bf1 Bf3 2.Bg2! Rxg2 3.Rxg3+ Rxg3+ 4.Kh4 и на любой отскок ладьи белым пат. Так вот что такое этюд! Я и не подозревал, что в шахматах возможна такая красивая игра...Я взялся еще за одну диаграмму...Позабыв о вечерней прогулке, я лег спать, когда уже занялся рассвет, перерешав все этюды во всех номерах журнала».

Так и пленился – раз и навсегда! – этюдами будущий международный мастер по композиции, первым в мире, в 1959-м, получивший это звание наряду еще с пятью корифеями задачно-этюдного искусства – А.Эллерманом, К.Мэнсфильдом, С.Киппингом, Я.Гартонгом и А.Шероном.

«Еще до поездки в Нальчик летом 1924 года, – пишет далее Гербстман, – мой друг, поэт Василий Казин познакомил меня с тогдашним чемпионом Москвы по шахматам Николаем Дмитриевичем Григорьевым. Я и не подозревал, что он является одним из своеобразнейших этюдистов нашего времени, глубочайшим знатоком тайн пешечного эндшпиля. Встретившись с Григорьевым (в Москве после летних каникул – В.Н.), я поделился с ним своим новым увлечением и показал ему некоторые композиции, а он в ответ продемонстрировал мне несколько своих замечательных пешечных этюдов. Между нами установилась самая тесная дружба, и лето 1925 года мы провели в Нальчике вместе. Днем мы совершали прогулки и экскурсии, а ночи напролет проводили за шахматной доской».

Очевидно, именно тем летом Григорьев отредактировал психоаналитическую брошюру Гербстмана (о ней Александр Иосифович, что любопытно, вообще не упоминает во введении к «Избранным шахматным этюдам»), снабдив ее трехстраничным «Вместо предисловия», где деликатно предупредил: «Многое здесь покажется шахматному уху непривычным и чудным. Со многим читатель-шахматист, может, и не согласится. Но и само несогласие с отдельными положениями автора только лишний раз подчеркнет то новое, что вносит эта книжка в установившиеся уже воззрения». Григорьев хвалит автора книжки за то, что он «решился предпринять еще одну попытку подойти к шахматам научно и притом подойти совершенно по-новому с методом психоанализа в руках…»

Один из зачинателей пролетарской поэзии Василий Казин. Наверное, и он не знал, знакомя Гербстмана с Григорьевым, что 30-летний чемпион Москвы еще и сочинитель бесподобных пешечных этюдов. 

«В сентябре 1920 года из Москвы приехали к нам, – пишет Нина Александрова в «Повести о моей жизни», – члены литературного объединения «Кузница» В.Казин, В.Санников, С.Обрадович... Встреча с Казиным не прошла бесследно для меня. Беседуя с ним после его выступления на эстраде Союза поэтов, я спросила: «Как вам нравится Ростов?» – «Постольку поскольку вы в нем», – ответил поэт».

В 1930-м благоразумно дистанцировавшийся от психоанализа ростовский филолог и этюдист выпустил уже в издательстве «Физкультура и туризм» книжку куда более понятную для широких масс – «Шахматная партия и композиция», также с предисловием Григорьева и вдобавок еще и со вступительной статьей А.Троицкого. С Алексеем Алексеевичем Гербстман на тот момент был знаком только заочно, вживую он увидит легендарного Классика (проживавшего тогда в Пензе) только несколько лет спустя в городе на Неве…

КОНКУРС, ОБОРВАННЫЙ НА ПОЛУСЛОВЕ,
или ТАЙНЫ БИОГРАФИИ ВАЛЕРИАНА ЕРЕМЕЕВА

С начала 30-х несколько лет кряду не проводились – из-за финансовых в основном заморочек – шахматно-шашечные матчи двух советских столиц. Наконец, в последних числах июля 37-го москвичи прибыли в город на Неве дружиной в 30 штыков во главе с мастерами Алаторцевым, Каном, Рюминым... Освещавший по горячим следам в «Шахматах в СССР» новую долгожданную битву ленинградцев с москвичами Петр Романовский выразил недоумение, что «такой первоклассный шахматист как Григорьев почему-то приехал на матч только в качестве супер-арбитра». А Николай Дмитриевич, возможно, просто экономил силы! Он ведь уже собрался гастролировать (о чем Петр Арсеньевич мог и не знать) по необъятному Дальневосточному краю, куда еще не ступала нога советского шахматного мастера. То, что «большим толчком к развертыванию ш.-ш. работы» в тех далеких от Москвы краях как раз и явился приезд Григорьева – об этом написал в большой статье во втором номере «Шахмат в СССР» за 1938 год человек, хорошо известный еще со времен шахматной горячки второй половины 20-х годов.

Среди шахматных лидеров Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии, фигурирующих в этой публикации, перечислены первокатегорники В.Г.Аветисов (чемпион всего Дальневосточного края), С.М.Жуховицкий, Н.А.Коновалов, П.И.Тесленко.

На этом фото, помещенном в статье, за доской противоборствуют Аветисов и Коновалов, а вот наблюдающий за их поединком красноармеец крайний справа, – это, по-моему, не кто иной, как один из фантастических долгожителей отечественных шахмат… Сейчас ему 97!! Догадались, о ком я?

Известный советский мастер Самуил Жуховицкий (о нем речь!) в свои зрелые годы. 

Согласитесь, сильно он похож на того бойца за спиной Аветисова на снимке 1937 года. В Ростовской области в городе Новочеркасске проживает ныне Самуил Маркович. И понятно, за ним решающее слово – он ли это на фотографии шахматной элиты ОКДВА! Или я ошибаюсь… Надеюсь, новочеркасские коллеги смогут обратиться к ветерану с этим вопросом.
В изданной в 1968-м Всероссийским клубом небольшой книжке «Первые шаги (на заре советских шахмат)» Еремеев более детально рассказывает о той «большой гастрольной поездке по Дальнему Востоку» Григорьева, сперва сыгравшего в чемпионате необъятного края.

«По окончании чемпионата, – пишет автор брошюры, – по заданию Политического управления Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии мы выехали в пограничные пункты, где в армейских Домах культуры Григорьев выступал с лекциями и сеансами одновременной игры. Перед поездкой нас принял командующий армией Маршал Советского Союза В.К.Блюхер и просил помочь наладить шахматную работу в Домах культуры Армии.
Мы побывали во многих пограничных пунктах. Выступления Григорьева вызывали такой большой интерес, что часто помещения ДК не могли вместить всех желающих. Тогда они проводились на открытом воздухе. Григорьев давал сеансы одновременной игры на неограниченном количестве досок, тем самым предоставляя возможность наибольшему числу пограничников сразиться с ним.
Свою поездку мы завершили во Владивостоке, где у нас произошла интересная встреча с большим другом шахматистов – писателем Евгением Петровым…»
Далее у Еремеева: «Вернувшись с Дальнего Востока в Москву, Николай Дмитриевич вскоре почувствовал себя совсем плохо (выделено мной – В.Н) и после тяжелой болезни 10 октября 1938 года скончался». Но ведь Валериан Евгеньевич ни словом не обмолвился в своей книжице о том, что перед сложной дальневосточной поездкой или во время ее у Григорьева уже начались какие-то проблемы со здоровьем!
И другая странная недомолвка в этом рассказе бросается в глаза: Еремеев почему-то скрыл тот факт, что в 1937-1938 годах возглавлял, как указано в его кратенькой персоналии в энциклопедии «Шахматы» (М., 1990 г.), Дальневосточную шахматную организацию. Хотя … если бы не скрыл, ему пришлось бы назвать причину, по которой пресеклась его многолетняя деятельность фактически второго лица в иерархии отечественных шахмат.
С 1926-го Валериан Евгеньевич изобретательно вел шахматную рубрику в «Комсомольской правде». И вот по прошествии аккурат десяти лет, 24 ноября 36-го в «КП» вышел его очередной отдел с шапкой «На конкурс решений» с головоломками американского чародея композиции Лойда и современника Чигорина и Шифферса – Алапина, с шахматным наследием которого, кстати, читателей Chesspro совсем недавно познакомил международный мастер Михаил Зайцев.

Задание необычного ребуса:
«Переместите фигуры таким образом, чтобы обе ладьи поменялись местами, а в остальном – расстановка фигур осталась бы прежней. Маневрирование должно производиться лишь на указанных на диаграмме девяти полях обычными шахматными ходами. При присылке решений необходимо указать все ходы, путем которых достигается перемещение ладей.
Товарищи, приславшие правильные решения №№ 2 и 3, будут премированы шахматной брошюрой.
Последний срок присылки решений – 20 декабря с.г. Решения нужно высылать в адрес редакции с обязательной пометкой на конверте «На шахматный конкурс».
Легко предположить, что редакция получила груды писем от любителей древней игры, как говорится, со всех уголков великой и необъятной …
Но сколько именно товарищей участвовало в разгадывании заданий, кто был награжден брошюрами, – ничего этого газета так и не сообщила. Не напечатала даже и решения самих головоломок (надеюсь, читатели их раскусят и обнародуют разгадки на форуме нашего сайта). Следующий отдел просто не вышел! Чтобы центральная газета пошла на такое, не завершив ею же объявленное мероприятие – с ее многолетним шахматным ведущим должно было случиться что-то серьезное… И это, собственно, читалось между строк появившегося вскоре на первой полосе (но в неприметном нижнем правом уголке) 70-го номера газеты «64» – за 20 декабря – краткого официального сообщения:

Во Всесоюзном комитете по делам физкультуры и спорта
Всесоюзный комитет по делам физкультуры и спорта при СНК СССР утвердил Шахматно-шашечную секцию Всесоюзного комитета в следующем составе:
Н.В.Крыленко (председатель), Ф.В.Сулковский и Н.Н.Рюмин (заместители председателя), В.Н.Снегирев (секретарь), М.М.Ботвинник, Е.С.Гиляров, Д.Г.Гинзбург (редакция «64»), Н.М.Зубарев (квалификационная комиссия), Е.М.Россельс (комиссия по композиции), А.М.Сидлин (шашечная квалификация), М.Ж.Стириус (Ленинградская ш.-ш. секция), Л.С.Шушковский (Московская ш.-ш.секция), М.М.Юдович (шахсекция ВЦСПС).

Судя по оборванному на полуслове конкурсе решения задач в «Комсомолке», Валериан Евгеньевич вовсе не собирался уходить в отставку. А, наверное, в последний раз он перед этим появился на публике в октябре, встречая на московском вокзале Ласкера, задержавшегося на Западе после Ноттингема (Эмануил II побывал с лекциями и сеансами в Лондоне и Копенгагене). С Ласкером, как и c Капой и Эйве, Еремеева связывали теплые дружеские отношения, он состоял с ними в многолетней переписке и не раз сопровождал в поездках по нашей стране. А с еще одним великим королем перезванивался по междугородке…
В Новосибирске уже не один год проводят мемориалы замечательного энтузиаста Константина Сухарева. Константин Константинович был одним из сильнейших шахматистов в регионе в довоенные годы, встречался за доской с известными мастерами того времени. Когда мы с ним работали над книгой «Сибирь шахматная» (издана в Новосибирске в 95-м), Тин Тиныч (так его звали друзья, упрощая имя-отчество) поведал такую историю. В 1935-м он поделил 4-7 места на проходившем в Челябинске полуфинале России, при этом обыграл ветерана российских шахмат ташкентца С.Фреймана (тот участвовал вне конкурса). Вскоре Сухарев приехал в Москву на чемпионат профсоюзных работников и сразу же зашел к Еремееву за новым классификационным билетом.
«Валериан Евгеньевич, – рассказывал Тин Тиныч, – как раз громко говорил по телефону, кажется, с Амстердамом, называя своего собеседника «господин Алехин». Произносил именно так, а не «Алёхин». Трубку держал далеко от уха, голос собеседника был отчетливо слышен! Незабываемый момент!
Закончив разговор с «господином Алехиным», Еремеев глянул на принесенную мною таблицу челябинского полуфинала и отрывисто сказал:
– Вы у мастера выиграли!.. Первая категория!»

Эйве и Еремеев, автомобильная прогулка по Ленинграду, лето 1934-го

Эмануил II и его супруга фрау Марта в своей московской квартире (оба фото из брошюры Еремеева «Первые шаги»)

Когда Еремеев отправился на Дальний Восток? Очевидно, уже вскоре после своей неожиданной отставки. Как следует из его статьи во втором номере «Шахмат в СССР» за 1938 год (см. вышеприведенный скан), шахматно-шашечная секция при Дальневосточном краевом комитете по делам физкультуры и спорта была создана в марте 37-го.
И вот еще одна недомолвка – новая «дальневосточная» должность Еремеева не названа ни в этой его статье, ни в нижеследующей кратенькой корреспонденции, опубликованной 30 апреля 1937-го в газете «64», ответственным редактором которой все еще являлся Крыленко. Автора заметки позиционируют как корреспондента «64». 

В Особой Дальневосточной
Хабаровск, 28 (по телегр. от корр. «64»).
При Доме Красной Армии имени Гамарника организована шахсекция, которой поручено руководство шахматно-шашечной работой в Особой Краснознаменной дальневосточной Армии.
В составе секции – майор Нестеров (председатель), начальник ДКА батальонный комиссар Коваленко, старший лейтенат Морозов и др. В ближайшее время начинаются квалификационные турниры в частях. Намечено квалифицировать до двух тысяч человек.
Газета ОКДВА «Тревога» проводит шахматные турниры по переписке. В каждом турнире – по 6 участников. Уже укомплектовано более десяти групп.
В.Еремеев. 

Как и многие соратники и ученики Ильича, первый красный офицер Клим Ворошилов тоже ратовал за глубокий шахматный охват строителей социализма и красноармейских масс 

Как версия – мог ведь нарком обороны попросить своего друга, бывшего первого Главковерха, чтобы тот организовал шахматный Всевобуч в ОКДВА и на ТОФЕ, в этих гарантах неприкосновенности наших восточных рубежей?
Вот Крыленко и отправил своего бывшего главного помощника на Дальний Восток с задачей, скажем, за полгода стахановскими темпами шахматизировать этот гигантский край, после чего с чувством исполненного долга Валериан Евгеньевич возвратился бы в Москву. Но тут у его шефа стала уходить из-под ног почва. С января 37-го Крыленко перестал вызывать к себе в кремлевский кабинет старый друг Коба, а это было недобрым знаком. Дальше – еще хуже…
20 марта в Москве арестовали ведущего корреспондента «64» и даровитого проблемиста Петра Муссури. Куда смотрел ответственный редактор газеты, направляя этого греческого поданного, не имеющего российского гражданства (!), в зарубежные командировки?! И не только Муссури карающая длань вырвала тогда из ближайшего крыленковского круга.
…Во второй половине 20-х молодая советская власть обратилась к широким массам с призывом «Каждый трудящийся – вкладчик сберегательных касс!»
По всей стране как грибы росли агитационные пункты сберкасс:

Сберкнижки времен первых советских пятилеток…
(фото из книги «Сбербанк России. История, современность, перспективы», М., 2001 г.)

Управляла аккумулированием нажитого гражданами и гражданками Главная сберегательная касса СССР, которую в 1928-м возглавил Федор Сулковский (до этого – партийный вожак и руководитель исполнительной власти Воронежской губернии). Тот самый, что потом неожиданно окажется в руководстве Всесоюзной ш.-ш.секции! Возможно, просто в качестве свадебного генерала. А если Федор Владимирович собирался на деле доказать свою полезность советскому шахматному движению, то не успел…
Откроем бестселлер советских времен «Белые и черные», на той странице, где Ласкер, оказавшийся в Нью-Йорке после двухлетнего проживания в московском Большом Спасоглинищевском переулке (в качестве сотрудника Института математики АН СССР), размышляет сам с собою. Так, как это представлялось автору романа, гроссмейстеру и сыну своего времени Котову:
«…А Марта зря переживает, думает, что сама разрушила собственное счастье, – подумал Ласкер, вновь автоматически делая ходы на досках (по ходу своего сеанса в Бостоне – В.Н.), – считает, что ее болезнь задержала наш возврат в Москву. Нет, если быть справедливым, не только это. Вскоре после их приезда в Нью-Йорк из Москвы стали поступать ошеломляющие сообщения. Нарком Крыленко снят с работы – гласили телеграммы агентств – он слишком много играл в шахматы и занимался альпинизмом. Через несколько дней еще одна новость: Крыленко арестован, он – враг народа. Ничего не понять! Сподвижник Ленина – и враг народа… Как было возвращаться? Именно Крыленко связал Ласкера с математиками, это он руководил шахматной жизнью страны, помогал Ласкерам. Что говорить, многое из того, что было сделано Ласкером в России, сделал Крыленко. Как же было ехать? Арестованы и другие шахматные руководители – Гольц, Сулковский. А сколько еще?».
Вообще-то советские СМИ не сообщали об аресте даже сталинского питомца Николая Ежова. Не говоря уже про Крыленко. Ну, допустим, аккредитованные в Москве американские журналисты каким-то образом прознали, что следы Крыленко потерялись на Лубянке (Николай Васильевич-то был очень хорошо известен стране, близок к высшему большевистскому ареопагу, вхож в кремлевский кабинет Сталина, поруководил Минюстом СССР, был членом ВЦИК). Но вот не уверен, что оставшись за океаном, Ласкер узнал чуть ли не по горячим следам и про аресты ответственного секретаря газеты «64» Гольца и Сулковского, на тот момент – всего лишь руководителя финансовой группы Комитета советского контроля при СНК СССР. Из имеющихся в инете данных о жертвах сталинского террора: Сулковский (родился в 1894-м в г.Шавли Ковенской губернии, Литва) был арестован 28 июня 1937-го по обвинению в антисоветской организации. Приговорен к ВМН 27 ноября того же года и в тот же день расстрелян, место захоронения – Донское кладбище, могила 1.
Р.А.Гольц (расшифровать его инициалы мне пока не удалось), в 1932-м совместно с Еремеевым выпустивший довольно объемистый справочник «Спутник шахматиста», в имеющихся в инете списках жертв политических репрессий мной не найден. Возможно, по той причине, что получил не ВМН, а был этапирован в лагеря…
В 80-е ваш покорный слуга, будучи своего рода разъездным спецкором журнала «64-Шахматное обозрение» (не оставляя при этом работу в спецвыпусках «Алтайской правды» на стройках родного края, житницы Сибири), как-то гостевал с недельку у коренного москвича Виктора Львовича Хенкина и его супруги Татьяны. Мэтр как раз сочинял свою замечательную книгу об автомате-«турке» (что-то из нее зачитывал мне), а я отвлекал его вопросами по тем или иным видным фигурам отечественной шахматной истории, о ком он когда-то писал (еще будучи ответсеком «Шахматной Москвы»), с кем дружил, встречался на своем веку. Было так: c утра я посещал близлежащий продуктовый магазин, Таня уходила на работу, а мы располагались на небольшой кухонке, поглощая холодненькое бутылочное пивко под горяченькие, с пылу с жару только что с плиты, креветки – кстати, диковинную в то время для Барнаула закусь к пенному напитку. Память у Виктора Львовича была фантастическая, рассказчик – изумительный! Так вот, с его слов – уже в свои пожилые годы Еремеев делился: не уехал бы он тогда поднимать дальневосточную шахматную целину – угодил бы в «подвалы» Лубянки как человек, также многие годы входивший в ближайшее крыленковское окружение.
И вот удивительно – от одной из легенд Алтая спортивного Татьяны Бородкиной я однажды услышал, что она знала Еремеева по работе в Хабаровске! Незаурядную судьбу Татьяны Ивановны я в свое время отобразил в газетных и журнальных публикациях, краеведческих книгах. В войну занималась спортивной подготовкой уходившей на фронт барнаульской молодежи, в послевоенные была зампредом Алтайского крайспорткомитета, еще школьницей выигрывала чемпионаты Барнаула по легкой атлетике (а в последующем стала первой чемпионкой края по спортивной гимнастике). В конце 20-х Таню и ее лучшую школьную подругу Зою Жаркову направили поступать в ГЦОЛИФК по путевке горкома физкультуры. Алтаю, провинциальной сибирской сторонке, позарез нужны были спортивные специалисты с вузовским дипломом. Но когда заканчивали учебу – партия призвала комсомол осваивать Дальний Восток. Комсомол, само собой, ответил – есть! Едва ли не весь их выпуск оказался в тех краях, а двое девчат с Алтая – Таня и Зоя, прибыв в Хабаровск, стали инструкторами Дальневосточного крайспорткомитета.

В августе 1930-го перед отъездом в Москву абитуриентки Зоя Жаркова (слева) и Татьяна Бородкина сфотографировались на память с первым председателем Барнаульского горкома физкультуры Яковом Гребневым, похлопотавшим, чтоб их отправили на учебу в главный советский спортивный вуз

Яков погиб в Великую Отечественную 25 декабря 41-го на передовой.
Зоя вернулась из Хабаровска на Алтай, кажется, в 1940-м. Также занимала руководящие посты в алтайском спорте, потом уехала в Москву, работала в библиотеке имени Ленина. Умерла в 90-е.
На обороте этой фотографии из домашнего архива Бородкиной Яков надписал:
«Танька, будь счастлива и живи долго-долго!» Она прожила 95 лет (умерла в 2007-м).
В Хабаровске вышла замуж за главного бухгалтера Уссурийской железной дороги Петра Кламбоцкого, родила дочь. Семейное счастье было недолгим, супруга арестовали как «врага народа»… Татьяна Ивановна еще не один месяц – до начала 39-го, когда решила вернуться на малую родину, не оставляла надежды хоть что-то узнать о его судьбе в краевых инстанциях А Петра уже не было в живых (теперь можно узнать из инета – Петр Борисович Кламбоцкий, арестованный по статье 58-10, по приговору тройки УНКВД ДВК расстрелян 14 мая 1938 года). Его молодую жену, вероятно, не арестовали как ЧСИР только потому, что у нее на руках была дочь-кроха.
Как вспоминала Татьяна Ивановна уже в 90-е в наших с ней долгих беседах, отвечавший в крайспорткомитете за шахматы Еремеев был на Дальнем Востоке человеком известным, авторитетным, вхожим в кабинеты тамошних больших начальников. По ее словам, Еремеев уехал с Дальнего Востока где-то на полгода раньше ее. О его дальнейшей судьбе она ничего не знала. Легендарного маршала Блюхера видела не только на трибуне во время праздничных демонстраций, однажды где-то году в 34-м была у него на приеме вместе со спортивными активистами ОКДВА. Я спросил, какое впечатление произвел командарм. «Статный такой, молодцеватый. Держался просто, разговорчивый, шутил». 

Фото из книги Н.Великанова «Блюхер», ЖЗЛ, М., 2010 г. 

Надо полагать, когда Григорьев и Еремеев побывали на приеме у Блюхера, маршал не был таким шутливым и разговорчивым, каким остался в памяти Татьяны Бородкиной.
Вообще непонятно, как командарм мог отвлекаться на шахматы в конце лета 1937-го, когда разрывы снарядов были все ближе, и высший комсостав ОКДВА и ТОФа был уже арестован чуть ли не поголовно?!
Как можно прочесть в книге Н.Петрова и М.Янсена «Сталинский питомец – Николай Ежов», 15 июня (то есть где-то за месяц до гастролей Григорьева по Дальнему Востоку), командующий ОКДВА, будучи в Москве, посетил Николая Ивановича и попытался выяснить, насколько ему, Блюхеру, еще доверяют на Лубянке. Но разговор не состоялся, Ежова тут же вызвали в ЦК. А скорее, сталинский питомец под этим предлогом просто увильнул от объяснений с маршалом, арест которого был, наверное, уже делом решенным.
Судя по жуткой статистике 1937-1938 годов, дальневосточное УНКВД, вероятно, превзошло энкавэдэшников других регионов страны по количеству репрессированных. И то, что Еремеев покинул Хабаровск, можно считать бегством от охватившего громадный край повального террора. Когда покинул?
В уже упоминавшейся небольшой персоналии в энциклопедии «Шахматы» (М., 1990) есть строчка – с 1938 по 1941-й герой нашего рассказа руководил в Москве шахматной секцией ДСО «Спартак».
Как указано в №5 «Шахмат в СССР» за 1938 год, в состав вновь избранной в апреле (когда из Крыленко, содержавшегося в Бутырке, еще выбивали «признания») Всесоюзной шахсекции во главе с М.Ботвинником от ДСО «Спартак» вошел А.В.Курышкин. Какое-то время спустя его взяли на работу во Всесоюзный комитет по делам физкультуры и спорта, а освободившееся место, выходит, и занял Еремеев («Все сотрудники шахматного отдела Комитета по физкультуре – В.Снегирев, А.Ельцов и А.Курышкин погибли в первые дни войны» – пишет Ботвинник в книге «К достижению цели»).
В первой половине 42-го, несмотря на то, что перелом в войне еще не наступил, воссоздается Всесоюзная шахматно-шашечная секция в составе – Б.Вайнштейн (председатель), Г.Торчинский (зам. председателя), В.Алаторцев, Г.Гейлер, Н.Зубарев, А.Котов, Л.Потапов, М.Юдович.
А где тогда находился Еремеев? Можно сказать совершенно точно – в Москве, ведь его назначают администратором состоявшегося в конце 42-го чемпионата Москвы, что отражено на страницах бюллетеня этого чемпионата.

Фрагмент заключительного репортажа со столичного чемпионата-42 (весь скан этой страницы – см. 7-ю часть).

Был ли Валериан Евгеньевич администратором и других столичных чемпионатов военного времени (1943/1944, 1944/1945), мне пока выяснить не удалось. Документального подтверждения, что он был репрессирован в 1943-м или позже – нет.
Родившийся в конце XIX века в Туапсе, Еремеев проявил себя как сильный организатор еще до шахматной лихорадки 1925 года – в Иваново-Вознесенске, где, как писали в частном журнале Грекова, «впервые организовал шахматную работу по профсоюзной линии». В марте 24-го пригласил Григорьева на «первую в послевоенное время гастрольную шахматную поездку». Этот приезд столичного мастера оказался для руководителя иваново-вознесенской губшахсекции судьбоносным, его переводят в Москву (где он, вероятно, снимает квартиру в Кривоарбатском переулке) и впрягают в руководящую шахматную колесницу – благодаря рекомендации Николая Дмитриевича, хотя напрямую об этом Еремеев в своей брошюре, изобилующей фигурами умолчания, и не говорит.
Под некрологом Григорьева в «64» есть и фамилия Еремеева. К тому времени он, скорее всего, уже вернулся с Дальнего Востока и провожал «Энде» (как звали Николая Дмитриевича друзья) в последний путь…

ШВЕЦИЯ, УЛИЦА ФИШЕРА, 2

10 мая 1980 года исполнилось 80 лет крупнейшему практику и теоретику шахматного этюда, доктору филологических наук Александру Иосифовичу Гербстману. Но поскольку ровесник века незадолго до этого вместе с женой и 18-летней дочерью эмигрировал (получив официальное разрешение, по израильской визе), то советские шахматные издания о юбилее умолчали… В духе того времени.
Обосновалось же семейство Гербстманов в Стокгольме, при посредничестве шведского коллеги Александра Хильдебранда. Он родился и вырос в Эстонии, в 1944-м 23-летним перебрался по Финскому заливу, как и многие его земляки, в Швецию. Там стал национальным мастером по шахматам и известным этюдистом, журналистом, интеллектуалом.
Свою интересную статью к 100-летию классика этюда (опубликованную в 2000-м в издающемся в Питере международным мастером Яковом Россомахо сборнике «Задачи и этюды»), Александр Евгеньевич (так величали по отчеству шведского мастера, ныне покойного, в русскоязычной среде) начал с воспоминаний, как однажды, будучи в Ленинграде, был радушно встречен четой Гербстманов в их большой квартире, показавшейся ему, «повидавшему другие ленинградские квартиры, просто роскошной. Картины, ковры, огромная библиотека, которую мне представил не без гордости хозяин, впечатляли».

Александр Хильдебранд

По свидетельству Хильдебранда, решение об эмиграции Гербстман принял неохотно, покорившись судьбе. 

«Под нажимом жены и дочери профессору пришлось решать проблему посложнее этюдной: либо оставаться одному в Ленинграде со своей любимой библиотекой, литературой и композицией, либо сохранить семью и тогда ехать с женой и дочерью навстречу неизвестности. Добрый 80-летний профессор подчинился судьбе и уехал, насколько я могу судить, безропотно».
– Родители должны жертвовать собой ради своих детей, – сказала как-то Александру Евгеньевичу супруга Гербстмана. Их семейная чета, оказавшись в Швеции, на первое время разместилась в большом доме в 40 километрах от Упсалы, где в то время проживал с семьей Хильдебранд.
«Любопытно, – пишет он, – что в тех же комнатах, где устроились Гербстманы, лет на пять раньше останавливались Спасский со своей женой Мариной, покинувшие СССР – по дороге во Францию. Были они у нас около недели, и я помню, как, приглашая Бориса к нам в Швецию, осведомился, не будет ли он в претензии жить у нас, так как наш адрес – улица Фишера, 2». «Нет, – ответил Борис, – наоборот, Фишера я очень уважаю».
Гербстманы прожили в гостеприимном доме на улице Фишера месяц. «Мы много общались и днем, но по вечерам сидели чуть ли не ежедневно часами в моей библиотеке, пили чай и беседовали. А.И. был невероятно знающим и интересным собеседником. Пушкинист, ученик Брюсова, лично знакомый со Скрябиным, Бальмонтом, Блоком, Есениным, Пастернаком, Мандельштамом, Маяковским и др. Его знания в области английской, французской, немецкой и даже итальянской литературы были обширными.
Он мог часами декламировать стихи различных поэтов и не только по-русски. Возможно, он был одним из последних могикан России со столь широкими знаниями мировой литературы.
Шахматы и шахматная композиция были также важной темой наших бесед. Ведь в свое время А.И. присутствовал на международных турнирах, где встречал чемпионов мира Ласкера и Капабланку.
А.И. охотно рассказывал о своей композиторской деятельности, которая принесла ему мировую славу как одному из ведущих этюдистов первой половины XX века наравне с Троицким, Л.Куббелем (об их участи он вспоминал с прискорбием) и другими»…

Гербстман с известным шведским художником Рагнаром Йоханссоном (фото из статьи Хильдебранда)

В том же выпуске «Задач и этюдов» одновременно с воспоминаниями Хильдебранда еще одну интересную статью к столетию Гербстмана опубликовал петербуржец мастер Виктор Разуменко, один из ветеранов отечественной композиции. Из письма Виктора Алексеевича автору Chesspro: «Общаться с Александром Иосифовичем было приятно и очень интересно. Несмотря на нашу большую разницу в возрасте (37 лет), он внимательно относился ко мне как к секретарю городской комиссии, с желанием выполнял мои «композиторские» просьбы и поручения.
Он был неравнодушен к женщинам, да и они к нему тоже… В 60 лет женился на своей бывшей студентке и стал отцом. Здоровье имел и в преклонном возрасте – отменное. В поисках дома, где жил Троицкий, мы с А.И много ходили по городу пешком – и я едва за ним поспевал. Безусловно, эмиграция подорвала его здоровье...»

Гербстман с ленинградскими композиторами. Фото из журнала «Проблем» (выходившего в Югославии), посвященного советским композиторам по случаю 50-летия Октября…

Александр Иосифович прожил в Швеции два года, скончался ночью 22 мая 1982 года от инсульта.
За год до его внезапной смерти в специализированном журнале «EG» (от End Game – детище лондонского энтузиаста, бывшего сотрудника IBM Джона Ройкрофта, приближающегося ныне к своему 85-летию) появились воспоминания обосновавшегося в Стокгольме эмигранта – естественно, на английском, о великих собратьях по этюдному искусству. На русский эта статья, по моим сведениям, не переводилась, а между тем Александр Иосифович, на склоне лет не по своей воле покинувший Родину, может, предчувствуя скорый уход, рассказал то, о чем кроме него уже никто не мог рассказать…

«ЭНДЕ» ПОГУБИЛИ ВРАЧИ?

Во «Введении» к «Избранным шахматным этюдам» Гербстман умалчивает, при каких обстоятельствах так рано ушел из жизни Григорьев. «Наша творческая дружба не прерывалась до 1938 года, когда нелепая преждевременная смерть вырвала из наших рядов этого замечательного человека, глубокого шахматиста и шахматного мыслителя». Вот и все.
А в обнародованных английским журналом воспоминаниях Александр Иосифович этим не ограничился:
«Ранней осенью Николай сказал мне, что у него диагностировали аппендицит и что он ложится в больницу. Я навещал его там. В один из дней мне запретили входить к нему в палату. Выяснилось, что его прооперировали, но занесли инфекцию, и это привело к заражению крови. В то время медицина не была такой продвинутой, не было пенициллина, Николая не смогли спасти. Ему было 43 года. Можете вообразить мое горе…».
Выходит, «Энде» погубили врачи, о чем Гербстман и не мог, пожалуй, написать во «Введении» к своему сборнику (вышедшему в ФиСе, напомним, в 1964-м), ведь оперировавшие Григорьева хирурги, возможно, еще были живы. Да и неизвестно, что было сказано о смерти Николая Дмитриевича в заключении врачей, которое могло сохраниться где-нибудь в архивах…
Но понятней теперь то, что написал об обстоятельствах ухода выдающегося мастера Григорий Левенфиш (в «Шахматном творчестве Н.Д.Григорьева»): «Неожиданная болезнь приковала его к постели. Тяжелые осложнения потребовали немедленной операции. Организм больного был сильно ослаблен…»
«Тяжелые осложнения» – ослабившая организм больного интоксикация. Сепсис, вероятно, поздно выявленный. «Немедленная операция» – потребовалось, видимо, оперативное вмешательство, активное хирургическое лечение гнойных очагов. До начала эры антибактериальных препаратов было еще несколько лет…

«Григорьев стал и первым шахматным комментатором по радио и непосредственно из колонного зала Дома Союзов вел, вероятно, первый в мире шахматный репортаж о ходе II Московского международного турнира» – В.Еремеев, «Первые шаги».

В той же своей, оказавшейся последней и не известной у нас, статье в английском журнале Гербстман поведал хватающую за душу историю, как в первых числах сентября 41-го он долго умолял покинуть вместе с ним Ленинград Алексея Троицкого и Леонида Куббеля. У великих классиков, оказывается, была возможность уехать буквально последним поездом (!) из родного города, вокруг которого вот-вот должно было сомкнуться вражеское блокадное кольцо…

У Виктора Батуринского в его «Страницах шахматной жизни» (М., 1983 г.) есть про Григорьева, что он «жил на улице Горького в старинном пятиэтажном доме, который в тридцатые годы «переехал» в глубь двора».
По такой «наводке» Батуринского нетрудно вычислить, что Николай Дмитриевич жил на Горького, 24, а ниже запечатлена передвижка этого дома (в ночь на 4 марта 1939-го) в разных ракурсах.

Сейчас этот пятиэтажный «переселенец» стоит во дворе дома №6 по Тверской.
В 2015-м – 120-летие со дня рождения Николая Дмитриевича. И к этой бы дате установить на доме, где жил выдающийся шахматный мыслитель, мемориальную доску…

Продолжение следует