Голоса	Старый Семен
НЕМНОГО О ШАХМАТАХ

О торжественном выходе в свет книги «Из дубля», создававшейся, можно сказать, на наших глазах, мы в свое время докладывали. В этой публикации представлены все истории Старого Семена, связанные с шахматами. В опубликованную ранее подборку "Люди сада "Эрмитаж" внесены дополнения.

Счастливое детство

В детстве я занимался шахматами в одном из московских Домов пионеров. Кружок вел замечательный и милейший человек, И.Д. Березин. Кроме кружка у Иосифа Давидовича были и другие шахматные занятия – играл сам, судил, по-моему, входил в какие-то федерации, заседал и т.д. Кроме того, он сотрудничал с гроссмейстером А.Лилиенталем. Дело в том, что Лилиенталь вел в «Комсомольской правде» шахматный отдел. При этом Андрэ Арнольдович, хотя и долго жил в Союзе, довольно плохо говорил по-русски. И писал за него Иосиф Давидович – то есть Лилиенталь говорил, что он бы хотел сказать, а И.Д. писал. Они были дружны, и Лилиенталь неоднократно приезжал к нам в Дом пионеров, давал сеансы, рассказывал о своей жизни, о Ласкере, Капабланке, Алехине – короче говоря, он играл со всеми чемпионами мира, кроме Стейница.

Когда в 1963 году в Театре Эстрады играли Ботвинник и Петросян, Березин нас, кружковцев, провел на матч. А меня и моего друга Витю – аж в пресс-бюро!

И вот мы сидим в этой комнате, окруженные богами: Таль, Котов, Флор, Лилиенталь – были, наверное, и другие гроссы, но не запечатлелись в памяти – сидим и блаженствуем, и ловим каждое их слово, каждый жест.

И вдруг Лилиенталь зовет Витю: «Витя, подойди, я тебе кое-что на ушко скажу!» И Витя подходит. И Лилиенталь ему говорит что-то на ухо. И я, изнывая от зависти, спрашиваю: «Витя, что он тебе сказал?» И Витя гордо отвечает: «Он сказал, чтобы я постриг ногти!»

Счастливая юность

В шестьдесят девятом году я подрабатывал демонстратором на чемпионате СССР. Конечно, подрабатывал – это громко сказано. Помню, как я стоял в очереди в кассу Госкомспорта. Очередь была длинная. Составляли ее наши олимпийцы, получавшие призовые за Мехико, по нескольку тысяч рублей. Посредине очереди болтались инородные элементы – я и мне подобные любители шахмат. Сумма была несоразмерной моему гигантскому труду – девятнадцать рублей сорок копеек. На нее мы с приятелями хорошо посидели целый вечер, и деньги еще остались.

Чемпионат был отборочным к межзональному – играли все, за исключением Корчного и свежеиспеченного чемпиона мира Спасского. Да и тот иногда приходил в комнату за сценой, где собирались участники. И всех их можно было наблюдать вблизи, причем за любимой работой. Многое сейчас вспоминается.

Помню Александра Зайцева, милейшего человека, блестяще сыгравшего в предыдущем чемпионате в Алма-Ате, достойно боровшегося в матче с Полугаевским – и провалившего этот чемпионат. Жить ему оставалось год.

Помню старика Жуховицкого (он был моложе меня, нынешнего), набравшего в этом сильнейшем по составу турнире пятьдесят процентов. Таля и Петросяна, играющих за сценой блиц. Либерзона, упорно игравшего черными сицилианскую с ранним Фb6. Знаменитую партию Тайманова с Лутиковым из последнего тура.

Помню поразившую меня идею Таля в партии со Штейном (а может, это была теория, не знаю).

В этой позиции он побил ладьей на d6 и на g6-g5 сыграл Лg6.

Помню, как возмущался публикой Петросян, когда Васюков просрочил время в партии с Талем, имея лишнюю фигуру, и зал, болевший за Таля, зааплодировал.

Помню, как тот же Васюков при доигрывании партии с Гуфельдом получил ничейный эндшпиль «король с пешкой против короля» – и играл его до пата.

Помню всегда спокойного Смыслова и всегда нервного Полугаевского. Помню трагический для Таля день доигрывания, когда он, проиграв, казалось, лучшую позицию Фурману, потерял последние шансы на выход в межзональный.

Помню блестящую статью (кажется, в «64») знаменитого драматурга Леонида Зорина, сидевшего каждый вечер в зале и страстно болевшего за Тайманова.

И, самое главное, я помню всегда заполненный зал ЦДКЖ. Возможно ли такое сегодня? И что шахматы с тех пор приобрели, и что потеряли?

Леонид Зорин, Евгений Гик, Марк Тайманов

Как я не стал мастером

Был у меня хороший знакомый, растущий мастер N. Мы часто общались, анализировали.

Он мне все время говорил: «Пора тебе мастером становиться!» Я гордо кивал: да, дескать, пора, давно пора!

А надо сказать, был N не москвич, приезжий. Учился в институте, снимал комнату.

Как-то он мне звонит:

– Помоги вещи перетащить, переезжаю в другую комнату.

Договорились встретиться у метро. Встретились. Он говорит:

– Только у меня просьба. Никому не рассказывай, что ты у меня видел.

– Хорошо, не волнуйся.

Много лет прошло, думаю, можно рассказать. Приходим к нему домой. Такого я, действительно, не мог себе и представить. Вся комната завалена шахматными книгами, журналами. На стене демонстрационная доска (если кто помнит, рижского производства). Вторая доска (без фигур) висит на потолке над кроватью.

Я молчу. Думаю: «Вот фанатик!» А он говорит:

– Я не какой-нибудь Балашов, чтобы по четырнадцать часов в сутки работать над шахматами! Я лучше позанимаюсь восемь часов, но продуктивно!

Тут я и понял, что мастером мне не стать никогда.

С тех пор прошло много лет. Мастер N добился заметных успехов. Выиграл несколько международных турниров. Играл в первой лиге чемпионата СССР. Стал гроссмейстером. Но до уровня Балашова так и не добрался.

Как я не стал гроссмейстером

Дело было почти сорок лет назад. Поймал меня комсорг и говорит:

– Слушай, у нас есть подшефный ЖЭК. И там есть одна старушка, она шахматный кружок ведет. А ты у нас шахматист, перворазрядник. В общем, поезжай туда, дашь детям сеанс одновременной игры.

Я говорю:

– Если там кружок, то, может, там и перворазрядники есть. Как же я им сеанс буду давать?

– Да нет, – отвечает комсорг, – она и сама-то в шахматы играть не умеет. А тем более дети.

Короче говоря, поехал. Прихожу, действительно, очень симпатичная старушка, видно, что детей очень любит. Дети, кстати, уже собрались, сидят – нарядные, в белых рубашках и с октябрятскими значками. За ними мамы маячат. Она меня спрашивает:

– Как вас представить?

– У меня первый разряд.

– Ну я скажу, что вы гроссмейстер!

– Да что вы, гроссмейстеров все по фамилиям знают! (Да, действительно, в то время так и было.) Уж если вам так хочется, скажите, что я кандидат в мастера.

– Ну хорошо, договорились.

И выходит она в круг и громким голосом объявляет:

– Дети, к нам приехал международный мастер такой-то, – и называет мою фамилию.

В общем, когда все закончилось, уходя уже, обогнал я плачущего малыша с мамой. Мама его утешала – не кому-нибудь проиграл, а международному мастеру!

Из истории Центрального Шахматного Клуба

Все Аристотель врет – табак есть божество,
Ему готовится повсюду торжество!
Батюшков, кажется.

Грозный директор ЦШК и всех советских шахмат В.Д.Батуринский был заядлым курильщиком. По Центральному Шахматному клубу он ходил только с зажженной сигаретой в зубах. Другим, однако, курить категорически воспрещалось. Батуринский кричал: «Кого увижу с сигаретой, лишу права играть в шахматы на территории СССР!»

Однажды в выходной день в ЦШК приехали австрийцы – человек тридцать. Были они любителями шахмат из города Зальцбурга. Попросили организовать им матч с московскими любителями. Работники клуба мобилизовали всех, кто пришел в этот день в клуб – и матч начался.

Играть всех посадили в Большом зале ЦШК. Курящие австрийцы немедленно достали сигареты. Глядя на это раздолье, закурили и наши. Зал был весь в клубах табачного дыма.

Я наблюдал эту вольницу из холла перед Большим залом. И тут появляется Батуринский – с сигаретой во рту и в окружении свиты. И смотрит на этот разврат. Затем из зала выходит юноша в свитере и джинсах. В руке – незажженная сигарета. Не говоря ни слова, он подходит к Батуринскому, вынимает у него изо рта сигарету, прикуривает, вставляет ее обратно в вельможный рот и уходит в зал. Возникла немая сцена из «Ревизора». Батуринский хватает ртом воздух. Я, честно говоря, испугался. Сложения он был апоплексического.

Совладав с собой, Батуринский просипел: «Наш или австрияк?» Кто-то из свиты успокоил босса: «Да австрияк, Виктор Давидович, австрияк, не волнуйтесь, наш бы не позволил себе!»

Так благополучно все и закончилось.

Был в этом матче, кстати, еще один интересный эпизод. Перед тем, как судья пустил часы, капитан австрийской команды произнес краткую приветственную речь, после чего вручил противникам вымпел и большую деревянную шкатулку, в которой было уж не помню что, кажется, среди прочего, сигары и бутылка вина.

Поскольку команда ЦШК была собрана наспех, то никакого капитана у наших не было, и все эти невиданные в то время блага были вручены игравшему на первой доске кандидату в мастера Л. Он, по-моему, до сих пор играет в ветеранских турнирах.

Все попытки клубных работников отобрать у Л. не то что шкатулку, а даже и вымпел, он решительно пресек:

– Да пошли вы на ...! Мне дали – значит мое!

И это был, насколько я понимаю, самый большой успех в его длинной шахматной биографии.

Был у меня знакомый, Володя С., мы в соседних домах жили, встречались на улице иногда, болтали.

Он окончил ГЦОЛИФК, шахматную специализацию, и работал в ЦШК. Начальником у него был Батуринский. Однажды они из-за чего-то сильно повздорили, и Батуринский ему говорит:

– Мы с вами вместе работать больше не сможем, делайте выводы.

На что Володя ему ответил:

– Ну, я лично увольняться не собираюсь, а как вы – сами решайте.

После этого, понятно, скандал разгорелся еще сильнее.

Но Володя выводы все же сделал и на следующий день принес на работу большое фото Буденного в рамке и с дарственной надписью: «Дорогому Володе на добрую память от Семена Михайловича», поставил у себя на столе.

И конфликт как-то затих.

Илья Лазаревич Иткин

Москвичи постарше помнят, что известный ныне шахматный клуб на Якиманке был создан и укрепился фактически благодаря одному человеку – Илье Лазаревичу Иткину. Был он, как ни удивительно, отставной офицер. Удивительно потому, что ничего военного не было ни в его облике, ни в манерах. Интеллигентен он был до мозга костей, фантастически добр и как-то очень по-милому бестолков.

Клуб был его любимым детищем. Сейчас, вспоминая то время, я даже не представляю, как удалось этому мягчайшему человеку выбить из районных властей все необходимые решения, согласования, разрешения, добиться финансирования и т.д. и т.п.

Каждый добытый рубль, пошедший на ремонт этого полуподвала, покупку шахмат, инвентаря и прочего наполнял его сердце гордостью. А как любил он всех посетителей – и мастеров, и простых любителей шахмат, как старался, чтобы им было хорошо и уютно!

Кроме клуба, было у него еще два увлечения – фотография и поэт Евтушенко. Фотографировал он увлеченно, хотя и плохо, фотографии вывешивал в клубе, всех водил по клубу и показывал свои «выставки». Поэт был его кумиром, он мог говорить о нем часами. Вспоминаю такой случай. Однажды, зайдя с девушкой в кафетерий, мы встретили там Илью Лазаревича. Взяли кофе с пирожными, и И.Л., будучи вдохновленным присутствием дамы, стал нам рассказывать историю браков и разводов поэта – от Беллы Ахмадулиной до последней (во всяком случае, на тот момент) жены Маши.

Рассказывал он долго и подробно, прерывать его было бы преступлением, Илья Лазаревич весь лучился добротой и радостью. Наконец, рассказ подошел к финалу.

– Но это, друзья мои, – сказал он, – только жены, а так... – тут он немного замялся, – несть числа. Но мы ему все прощаем, – глаза Ильи Лазаревича увлажнились, а голос задрожал от восторга, – за то божественное наслаждение, которое он нам доставляет своими произведениями!

Помню, что Илья Лазаревич даже устроил в клубе фотовыставку «Тридцать лет творческой деятельности Евтушенко». Мэтр пришел, осмотрел. Илья Лазаревич запечатлел это эпохальное событие. На стендах появились новые фотографии.

Однажды, кто-то, уж не помню кто, решил его подразнить и показал эпиграмму Гафта на Евтушенко – довольно злую. Бедный Илья Лазаревич невероятно расстроился. Но на следующий вечер он пришел в клуб бодрый и подтянутый – за ночь был сочинен ответ клеветнику в стихах же. Смысл длинного стихотворения был в том, что Евтушенко – слон, а Гафт – моська, злобно на него лающая. Но вот что волновало Илью Лазаревича – а вдруг эпиграмму написал не Гафт? А он ни за что обидит человека? По зрелом размышлении ответ был назван «Гафту, если это он написал ту эпиграмму».

…Ильи Лазаревича давно уже нет на белом свете. Надеюсь, что не я один его помню и люблю.

Таль

Когда-то я играл с Талем. В футбол. Было это в семьдесят втором году, на пляже, в крохотном эстонском городке Вильянди, где проходил очередной мемориал Ильмара Рауда. Хотя я был (и остаюсь) человеком хилым, но когда он на меня бежал с мячом, я испугался – за него. Тоненькие ручки, тоненькие ножки, исполосованное шрамами от операций тело. Еле увернулся.

Производил он необычайно сильное впечатление, не в последнюю очередь своим необычайным остроумием. Там, в Вильянди, было два турнира: главный, где играли четырнадцать человек – Таль, Суэтин, Шамкович, Дворецкий и другие мастера, и побочный – швейцарка (опен, по-нынешнему).

И вот идем мы все после тура в город, а Геля, жена Таля, говорит:

– Миша, у меня босоножка порвалась. Есть в этом городе сапожник?

Он (мгновенно):

– Конечно, дорогая! Четырнадцать профессионалов, сорок два любителя!

И еще одна острота. В фойе висели таблицы турниров. И вот приходит местная девушка, которую закадрил один мой знакомый, и от нечего делать изучает таблицу швейцарки. И спрашивает у меня:

– А где здесь главный?

– Какой главный? – не понял я.

– Ну главный, главный еврей, – отвечает девушка.

– Таль, что ли?

– Да, Таль!

Когда я утром на пляже ему это рассказал, он обрадовался:

– Пойду Шамковичу скажу, что я главный, а не он!

Окурки Таля

С соседом Фурмана он лично был знаком,
окурки Таля он докуривал тайком!
Pirron. Старому Семену

Окурки Таля… интересная тема для курильщика! Помню, как в шестьдесят восьмом году Таль сорвал аплодисменты зала, когда в матчевой партии с Корчным, находясь в приличном цейтноте, вместо того, чтобы сделать ход, сначала не спеша чиркнул спичкой, закурил и только после этого передвинул фигуру. Помню, что на зональном чемпионате СССР шестьдесят девятого года Таль курил дешевые сигареты без фильтра – «Ароматные» за пятнадцать копеек или «Шипку» за четырнадцать. «Шипка» продавалась в бумажных пачках, запечатанных в целлофан. Таль открывал пачку не как все, он не тянул за красную полоску, чтобы снять целлофан, а острым ногтем распечатывал пачку сверху. Мне так это нравилось, это было так изящно, и это был Таль! Потом еще пару лет я открывал свои сигареты, как он. А в семьдесят втором, в Вильянди, Таль у меня регулярно стрелял сигареты! Жена выдавала ему на партию пачку, но Талю этого не хватало.

Может быть, единственный раз в жизни Таль, человек уступчивый и мягкий (мало кто знает, например, что в шестьдесят первом году Таль хотел сдать неудачно для него складывавшийся матч-реванш, но его уговорили доиграть до конца: «Миша, заплачены деньги за зал, нельзя!»), так вот, этот самый мягкий и уступчивый Таль однажды был готов пойти на серьезный конфликт с советской шахматной федерацией. Дело в том, что наше шахматное начальство решило в очередной раз бороться за здоровый образ жизни шахматистов, и на открытии чемпионата СССР шестьдесят девятого года участникам сообщили, что курить на сцене запрещено. Таль заявил, что этот чемпионат – зональный, по правилам ФИДЕ курение разрешено, и если этот запрет немедленно не отменят, то он даст телеграмму президенту ФИДЕ. Угроза подействовала, и курение было разрешено.

Пушкин и шахматы, или Очерки семейной жизни

Известна фраза Пушкина из письма к жене: «Благодарю, душа моя, что в шахматы учишься. Это непременно нужно в каждом благоустроенном семействе. Докажу после».

Это как теорема Ферма. Тот тоже написал – сейчас, дескать, некогда, докажу как-нибудь потом.

С Ферма не спорю, а с Пушкиным попытаюсь.

Был у меня один знакомый мастер. И была у него жена, тоже шахматистка. Кажется, была и дочка. Все было, казалось, хорошо. И вдруг они развелись. Прошло какое-то время, встречаю его. Сели поговорить. И я спросил – в чем дело, что случилось?

– Да ты понимаешь, у нее была отложенная позиция, важная. И она попросила посмотреть. Я всю ночь анализировал, потом пошел к Геллеру. С ним посмотрели еще часа три. Прихожу домой, показываю ей все, что наработали, а она мне – ты дурак и ничего не понимаешь. Ну и как можно после этого с ней жить?

Вспоминается и другая история. Лет тридцать тому назад в ЦДСА проходил международный турнир с очень сильным составом. Вообще, в этом зале часто проходили шахматные соревнования – можно вспомнить матч на первенство мира Гаприндашвили – Кушнир, претендентские матчи Корчной – Таль, Корчной – Геллер.

Зал был всем хорош, особенно летом: большие окна выходили в сад, видны были кроны деревьев. Единственный недостаток – далеко от метро, пешком минут двадцать. И вот как-то я шел с турнира к метро.

Начался сильный дождь, и я спрятался под деревом. А там уже стояли В.В. Смыслов и его замечательная супруга, Надежда Андреевна. Которая, как известно, в шахматы не играет, но позицию понимает. И она строго выговаривала Василию Васильевичу:

– Стыд и срам, Вася! Белыми, в семнадцать ходов вничью! И с кем! С этим сапогом Гипслисом!

Василий Васильевич смущенно молчал и даже не пытался оправдаться. Вот как выходит – жена в шахматы не играет, а семья замечательная!

Но с другой стороны, не все так просто. Есть аргументы и за точку зрения Пушкина. Вот что может получиться, когда жена (да и муж) не играют в шахматы.

Как-то один знакомый меня спросил:

– У тебя никого нет линзы отшлифовать для телескопа?

Единственный, кого я мог вспомнить, Барух Спиноза, к тому времени (сообщаю молодым читателям) уже умер. Я говорю:

– А зачем тебе, Шурик, линзы?

– Да понимаешь, я с женой помирился. Надо же дома какое-нибудь занятие иметь. Вот решил телескоп построить.

– Зачем же так сложно! Не проще рыбок разводить? Или что-нибудь еще?

– Да я уже все это обдумывал! Рыбки – это значит дома сидеть!

– А телескоп?

– Да я уже на крыше место присмотрел!

В общем, вопрос остается неясным.

Если сразу не разберешь

Как отличить хорошего человека от плохого? Все зависит от критериев. Вот что рассказал мне когда-то один, ныне покойный московский мастер.

– Карпов – плохой человек, а Корчной – хороший!

– Почему? – спросил я.

– Вот я играл в командном первенстве страны за «Труд». Талоны поменял на деньги, за неделю их и пропил, сижу в номере, тоскую. Телефон звонит: «Толя, это Виктор Львович. Зайди ко мне в номер». Прихожу, а там! Полный стол, водка, закуска! Наливает мне стакан. «Толя, пей!» Хороший человек!

– А Карпов?

– Вот я играл в шевенингене, когда Карпов мастером становился. Ему было пятнадцать лет, он с матерью приехал. Мать ко мне подходит: «Толя, сыграй с моим сыном вничью». Я говорю – пожалуйста, нет вопросов. Сыграл. Она принесла одну бутылку. Я думал, две принесет. Пить со мной отказалась. У такой мамаши какой может быть сын?

Случай посложнее

В восьмидесятом году, будучи в Эстонии, познакомился я с неким Х., сильно пьющим эстонцем лет за пятьдесят. В молодости, в начале пятидесятых годов, он подавал большие надежды, играл в полуфинале Союза, выступал за команду Эстонии на разных командных соревнованиях (недавно, кстати, я обнаружил ссылку на одну его партию в четвертом томе «Моих великих предшественников» Каспарова). Потом за пьяную драку, чуть ли не с Иво Неем, был дисквалифицирован, и спустя много лет вернулся к шахматам, но уже чисто по-любительски.

И вот сидим мы с ним в ресторане, разговариваем, и я его спрашиваю:

– Вы ведь были знакомы с Кересом?

– Да, я с ним играл в одной команде, и не один раз!

– И скажите, что он был за человек?

Тут он глубоко задумался и как-то неуверенно сказал:

– Ну я не знаю, пил ли он.

У советских собственная гордость

В начале семидесятых годов в Испании проходил женский межзональный турнир. Когда все закончилось, советские участницы возвращались домой через Париж. Там, уж не знаю как, им удалось задержаться на пару дней – экскурсии, покупки и прочее.

– И вот, – рассказывала мне одна из них, – удалось удрать от всех остальных. И я решила поехать на Пляс Пигаль, посмотреть, что это такое. Проститутки, клиенты, сутенеры! Так интересно! И ко мне даже один пристал! – гордо закончила она свой рассказ.

Особенности национального пьянства, или Почему Россия не Эстония

Дело было лет тридцать пять тому назад. Одна известная советская шахматистка поехала в Эстонию играть в шахматы. И за ней стал ухаживать один эстонец. И пригласил ее в компанию.

Тут надо кое-что объяснить. В Эстонии тогда (а может, и сейчас) выпивали так: наливали спиртное в рюмку или стакан, или что там еще было – и пускали по кругу. Каждый выпивал по глотку, что-то не спеша говорил и передавал рюмку следующему. Процедура небыстрая. Сам я однажды несколько часов распивал с двумя эстонцами четвертинку из ликерной рюмочки.

Итак, ее пригласили в компанию – двенадцать мужчин, она и две бутылки водки. Емкость была – пивная кружка. Хозяева вылили туда бутылку – и первый глоток предложили даме. Дама сначала повыпендривалась: водку она не любит, нет ли вина и т.д. Но хозяева уверили ее в своем к ней безусловном уважении и восхищении ее красотой и шахматным талантом. После чего она и выпила залпом всю эту кружку.

– А откуда я знала, что у них так принято? Мне налили – я выпила! – говорила она потом.

Полезна ли поэзия?

На рубеже 1964-65 годов в Киеве проходил очередной чемпионат СССР.

В те времена все было по-другому – театральный зал, публика, заметки в газетах (и не только спортивных). Издавался и специальный бюллетень – партии, отчеты о каждом туре, интервью, письма болельщиков и пр.

Отвлекаясь от темы, думаю, что самый яркий материал в этом бюллетене – большая статья Д.И.Бронштейна «О наболевшем», где он говорил о проблемах, видных в то время (1964 год!), может быть, только ему и сейчас ставших очевидными всем. Очень жаль, что статья эта прочно забыта. Как и многие другие великолепные статьи Д.И. – такие, например, как «Почему я проиграл Ларсену» или «Я учусь играть, как все». Забыты и комментарии Бронштейна к двум матчам на первенство мира – матч-реваншу Таль – Ботвинник (в ежегоднике за 1961 год) и матчу Петросян – Спасский (1966) в «Шахматной Москве». Завидую библиофилам, у которых есть все эти материалы!

Так вот, в одном из первых номеров бюллетеня были напечатаны такие стихи читателя:

Молодец Бронштейн Давид!
Сам он невелик на вид,
А нацелился он вдаль –
Золотую взять медаль.
Что ж, желаю Вам успехов,
Дорогой Давид Бронштейн!
Победить таких стратегов,
Как Корчной, Холмов и Штейн.

Победил в чемпионате блестяще игравший Корчной. Бронштейн сыграл тоже очень хорошо, занял второе место. Мог бы стать и первым, но проиграл три партии – Корчному, Холмову и Штейну.

Верна ли статистика?

Кто из шахматистов, провалив очередной турнир, не вздыхал про себя: «Если бы я там не зевнул пешку, а сям согласился бы на ничью, а еще в этой партии дал бы мат в три хода, то я бы...» Некоторые любят говорить это вслух. Гроссмейстер В.Алаторцев, как мне рассказывал один его приятель, пошел дальше: он тщательно хранил таблицы всех соревнований, в которых участвовал. Но его таблицы резко расходились с официальными – каждую свою партию гроссмейстер тщательно и беспристрастно анализировал, и в таблицу ставил не фактический результат, а тот, который считал справедливым. Если бы так поступали и все остальные! Как причудливо изменилась бы шахматная история!

Проблемы языкознания

Сто лет назад ныне покойный Леонид Штейн рассказывал в компании следующую историю. Когда он впервые стал чемпионом СССР, то по возвращении во Львов был принят первым секретарем обкома партии. В «дружеской беседе» (так это тогда называлось) первый секретарь спросил у Штейна, собирается ли он продолжать образование, и если да, то в каком направлении. Штейн сказал, что хотел бы выучиться на журналиста (а может, на историка, сейчас уже не помню).

Через некоторое время Штейну позвонили из обкома и сказали, что он может поступать во Львовский университет. Чтобы молодым было понятно, о чем идет речь, скажу, что в те годы на Украине евреи испытывали очень серьезные трудности при поступлении в вузы, большие даже, чем в России. Да и с другой стороны, Штейн в школе отнюдь не был отличником.

И Штейн стал сдавать экзамены. К нему был приставлен специальный человек, который следил за тем, чтобы экзаменаторы его не заваливали.

– И вот, – рассказывал Штейн, – сдаю я историю. А историю я знал, но так… В общем, можно было пятерку поставить, а можно и двойку. И я беру билет, готовлюсь, начинаю отвечать. А «приставленный человек» сидит в аудитории. И экзаменатор у меня спрашивает: «А почему вы отвечаете не на ридной мове?» А я ему по-украински же говорю, что могу и на ридной, но русским владею лучше. На что он мне, тоже по-украински, говорит: «Продолжайте!» И начинает меня сыпать. Но не спеша, а с растяжкой, получая от этого удовольствие. А «приставленный» вдруг встает и выходит. А я держусь изо всех сил, но дело идет к концу. И тут входят «приставленный» и проректор. И проректор садится рядом с экзаменатором и слушает. А тот продолжает меня валить. Тут проректор отзывает его в сторону и что-то шепчет на ухо. Такого изумленного лица я в жизни не видел. В общем, поставил он мне четверку.

Кое-что о слепых

Кто не слеп, тот видит.

Л.П. Берия

Эту историю когда-то рассказывал молодой (тогда) мастер Борис Гулько.

Но сначала, для справки, немного о слепых шахматистах. Во-первых, ими считались не только настоящие слепые, но и плохо видящие. Некоторые из этих вполне зрячих людей играли за советскую команду на разных официальных соревнованиях. Что же до настоящих слепых – кто играл с ними турнирные партии, конечно, помнит, как это было непросто. Специальная доска с втыкающимися в нее фигурами, которые слепой противник при своем ходе постоянно ощупывал руками. Часы тоже были переделаны: минутная стрелка была выведена наружу, за стекло, последние пять минутных делений отмечались выпуклыми точками, чтобы слепой мог определить в цейтноте, сколько времени у него осталось. Сделав ход, надо было его объявлять вслух. Да и играть было психологически трудно.

Так вот, Гулько играл турнирную партию со слепым мастером Р. Боря делает ход, затем объявляет его вслух. Слепой партнер щупает фигуры, думает, отвечает. И так они играют, играют, а потом Боря зевает слона. «И я еще не успел руку отпустить, не то что ход объявить, а он уже моего слона хапнул!»

За кого болеть?

Лет двадцать пять тому назад один мой сослуживец, к шахматам не имевший никакого отношения, говорит мне:

– Что у вас в шахматы одни евреи играют! Я вот болею за Борю Гулько!

Пришлось дома порыться в груде журналов. Нашел хорошую фотографию в рижских «Шахматах», принес ему. С тех пор он за шахматы не болел.

Маэстро

Известный советский мастер В.А. Люблинский, участник послевоенных финалов первенства СССР, будучи уже в весьма солидном возрасте, работал тренером в одном из московских вузов. В его обязанности входила, в частности, игра за команду в первенстве вузов. Однажды Люблинский играл с каким-то студентом, перворазрядником. Мастерство сказалось быстро, В.А. выиграл фигуру, но партнер продолжал играть как ни в чем не бывало.

Люблинский возмущенно сказал:

– Как вам не стыдно! С маэстро играть без фигуры! Какое неуважение!

На что цветущая молодость ответила:

– Какой ты на … маэстро! Маэстро – это Капабланка!

Кем должен быть гроссмейстер

Как-то на форуме сайта ChessPro оживленно обсуждалась тема: должен ли шахматист быть аскетом и всего себя отдавать спортивной борьбе, или эпикурейцем. Что больше способствует успехам?

В связи с этим вспомнился московский (а ныне американский) гроссмейстер Анатолий Лейн. Он настолько любил шахматы, что, например, гуляя по Тверскому бульвару, мог подсесть к двум играющим партию пенсионерам и часами молча наблюдать за их шахматным творчеством.

Но когда друзья дразнили его: «Толя, ты же фанатик!», он возмущался: «Какой же я фанатик, я иногда выпиваю!»

Жалко

Лет двадцать назад к моей маме часто приходила в гости красавица Даша К., дочь очень известного русского поэта. Поэт, человек драматической судьбы, был большим любителем шахмат, даже иногда печатался в «64». Желая сделать ему приятное, я сказал Даше:

– Вашему отцу будет интересно почитать эту книгу.

И дал ей библиографическую редкость: книгу М. Левидова «Стейниц, Ласкер». В свой следующий визит Даша принесла мне новый сборник поэта со словами:

– Отец благодарит вас за книжку и дарит свою.

Вот и все.

Зачем я все это написал? Двадцать лет прошло – а книжку жалко!

Богатырчук

Вот что когда-то, сто лет назад, рассказывал мне один киевский любитель.

Он до войны был знаком с Богатырчуком. Как известно, Богатырчук имел с Ботвинником счет +3 =2 -0. Он считал Ботвинника бездарью – и для доказательства этого тезиса рассказывал такую историю.

В 1935 году в Московском международном турнире за первое место боролись Ботвинник, Капабланка и Флор. Богатырчук играл с Флором и партию отложил. К нему подошёл Капабланка и предложил посмотреть отложенную. Пришли в номер к Богатырчуку, тот расставил позицию. Капабланка посмотрел на нее секунд десять, а потом сказал:

– На выигрыш Вам здесь играть опасно, а ничью вы делаете так: короля сюда, пешки ставите так и так... – ну и так далее, то есть показал нужную расстановку фигур, стойку.

На этом совместный анализ и закончился. Капабланка ушёл, а Богатырчук лёг спать. Его разбудил стук в дверь – Ботвинник, Рагозин, ещё какие-то ленинградские мастера:

– Ну что, Федор Парфеньевич, выигрываете у Флора?

– Как выигрываю, Капа сказал, надо делать ничью!

– Ну что вы заладили – Капа, Капа! Тут все форсированно!

«И показывают варианты, – рассказывал Богатырчук. – И тут выиграно, и там. Везде, в общем. Заморочили мне голову. И я так и сыграл, как они советовали. И просчитался – варианты-то были с дырой. Сижу, мучаюсь. Появляется Капабланка, смотрит на доску, говорит:

– Я же Вам сказал, что нельзя на выигрыш играть!

И уходит».

Как вы понимаете, за достоверность истории не отвечаю – но слышал ее своими ушами.

Борис Николаевич

Борис Николаевич Д. работал в клубе «Буревестник», занимался судейством. Военный-отставник, он проводил в клубе все свои вечера. Днем же вел детский шахматный кружок при ЖЭКе.

Был Борис Николаевич сердечник. Он не пил и не курил. Зато нюхал табак. Как-то он, по моей просьбе, дал мне попробовать щепотку. Для тех, кто не в курсе, скажу, что ощущение чрезвычайно сильное, напоминающее, уж простите, оргазм.

Работник он был добросовестный, но чрезвычайно бестолковый. Ему принадлежало, я думаю, уникальное, никем не превзойденное достижение. В турнирной таблице он поставил одному сопернику ноль, а второму пол-очка. Дело было так. В кандидатском турнире доигрывались отложенные партии. В частности, кмс Т. пытался сделать ничью в партии с кмс Х. Борис Николаевич вскрыл конверт, пустил часы. Х. в клубе еще не появился. Т. при включенных часах в другой (неигровой) комнате смотрел свою безнадежную позицию, двигая фигуры. Через какое-то время пришел Х. – навеселе. Увидел анализирующего Т., сказал ему: «Смотришь? Все равно тебе ничего не поможет!», пошел в игровой зал, сел за доску и быстро доигрался до ничьей. Тут он вспомнил, что Т. анализировал во время игры, и пожаловался Борису Николаевичу. Тот, по зрелом размышлении, объявил свое решение:

– Поскольку Т. грубо нарушил правила, я засчитываю ему что? Поражение, то есть ноль! Но поскольку Х., во-первых, пришел на доигрывание нетрезвым и, во-вторых, не смог выиграть, я ему ставлю что? Ничью или, другими словами, пол-очка!

Помню и другой случай – Борис Николаевич проводил семинар для подмосковных судей. Его спросили:

– Может ли Загорская городская федерация присваивать первый разряд и звание кандидата в мастера?

– Отвечаю на ваш вопрос, – сказал Борис Николаевич, – Загорская городская шахматная федерация – запишите это, товарищи – имеет право присваивать первый разряд и звание кандидата в мастера по шахматам, если – это очень важно, товарищи! – если такое право ей предоставлено!

Неприличная история

Ходил в клуб «Буревестник» странный и смешной человек. Звали его Евгений Аркадьевич, фамилия его… Ну пусть будет – Лифановский. Было ему лет сорок пять. Небольшого роста, плохо одетый, с рыжей бородой. Всегда носил с собой туго набитый портфель. Играл он в турнирах третьего разряда. Шах всегда объявлял так громогласно, что все пугались от неожиданности. Был он сексуальный маньяк и любил рассказывать о своих подвигах. Рассказы были однообразны:

– Рассказать тебе забавный случай?

– Расскажи, Евгений Аркадьевич!

– Иду я мимо Курского вокзала. Вижу – стоит красавица (женщины у него все были красавицы). Я говорю: «Красавица, поехали ко мне!» А она: «А водка у тебя есть?» «Водки нет, но есть портвейн "Три семерки"»! «Поехали!» Ну приехали, она мне спинку помыла, я ей спинку помыл. Потом кинул ей три палки. Забавный случай?

– Забавный.

– Еще рассказать?

– Ну расскажи.

– Иду я мимо Казанского вокзала. Вижу – стоит красавица. Я говорю: «Красавица, поехали ко мне!» А она: «А водка у тебя есть?» «Водки нет, но есть "Лидия!"»

Ну и так далее. Рассказывать он мог бесконечно. Менялось место встречи с красавицей – это мог быть Ярославский или Ленинградский, или еще какой-то вокзал. Менялся предлагаемый напиток. Финал был всегда один и тот же. «Потом кинул ей три палки. Забавный случай?»

Разнообразие в его жизнь и рассказы вносил регулярно проводившийся Московский кинофестиваль. Дело в том, что в те годы – сообщаю молодым – видеомагнитофонов еще не было, фильмы смотрели в кинотеатрах. А в покупаемых государством иностранных картинах эротические сцены просто-напросто вырезали. На фестивале же эти фильмы шли без купюр, и Лифановский всеми правдами и неправдами попадал на просмотры. И в результате:

– Рассказать тебе забавный случай?

– Ну расскажи, Евгений Аркадьевич!

– Смотрел я настоящий эротический фильм. И то показывали, и это… Да!.. Потом свет зажегся, а рядом со мной красавица сидит. И говорит: «Смотреть такие фильмы – только расстраиваться!» А я говорю: «Красавица, а зачем расстраиваться, можно поехать ко мне, и будет не хуже, чем в фильме!» А она спрашивает: «А водка у тебя есть?»

Далее рассказ терял оригинальность.

Потом Лифановский куда-то пропал. И встретил я его случайно лет через десять, на улице.

– Куда идешь, Евгений Аркадьевич?

– К одной красавице! Рассказать тебе забавный случай?

– Ну расскажи.

– Иду я мимо Павелецкого вокзала, – начал он. Далее все шло по каноническому тексту, за исключением финала. Теперь он звучал так:

«Кинул ей палочки три».

Молодость, глупость

Мне было пятнадцать лет, и я играл в турнире первого разряда. Дело было в полуподвале на проезде Серова. Лето, окно открыто, мой столик – под окном. Противник был старше меня лет на 10 – высокий красивый Александр (или, как звали его друзья, Сандро) Светлов, сын знаменитого Михаила Светлова.

Я в те годы относился к шахматам со всей серьезностью, даже готовился к партии. В дебюте я пожертвовал пешку за инициативу, получил перевес, затем долго рассчитывал и провел решающую и, как мне тогда казалось, очень красивую жертву фигуры.

А Сандро в это время куда-то отошел от доски. Наконец, он появляется, садится за доску, посмотрел на позицию минуту-другую, потом отвлекся – в окне показались женские ножки. «Девушка, прыгайте сюда!»

Потом он сделал еще несколько ходов и сдался. И в хорошем настроении ушел.

Я ехал домой, но обычной радости от победы не испытывал. И вообще, не фигуры хотелось жертвовать. Хотелось чего-то другого.

Шариковая ручка

Дело было так. В шахматный клуб «Буревестник» зашел какой-то немец из ФРГ. И попросил директора, Евгения Александровича Журавлева, дать ему партнера – поиграть блиц. И я попался Журавлеву на глаза.

После того, как играть мы закончили, немец сделал мне очень ценный по тем временам подарок – немецкую шариковую ручку. И спросил меня на чистом немецком языке – по каким дням работает ваш клуб?

А надо сказать, что немецкий я учил. И в школе, и в институте. Но сказать не мог ни бельмеса. Я ли в этом виноват, система ли преподавания – не суть важно.

Итак, он меня спросил, и вопрос я понял. Но вот дать ответ… В голове моей замелькали слова – доннерстаг, динстаг, зонтаг, фрайтаг… Короче, я вспомнил все семь слов. Но вот какое из них какой день обозначает – от волнения из головы выветрилось начисто. «Ничего! – подумал я. – Вот он мне скажет, какой сегодня день недели, и я вспомню всю цепочку». Я напрягся и произнес: «Хойте у нас чего?»

На этом мой разговорный немецкий и закончился. Больше я даже и не пробовал.

Справка для молодых читателей .

Подарок – шариковая ручка – был тогда действительно очень ценным. Я его потом через одного приятеля поменял у известного шахматного журналиста и переводчика В.Мурахвери на английскую, кажется (а может, шотландскую), «Записную книжку шахматиста». Где я увидел секретную по тем временам (1971-й год) информацию – рейтинг-лист. Дело в том, что на первом месте шел с огромным отрывом Фишер. А нам тогда это знать было не положено.

Эдик

Мой друг, кандидат в мастера Эдик Р. был человеком темпераментным. Высшим его шахматным достижением было то, что однажды он изумил Тиграна Вартановича Петросяна.

Это было так. Мы с Эдиком подрабатывали демонстраторами на чемпионате СССР 1969 года. Петросян, как известно, был глух. У него был слуховой аппарат. На партию Тигран Вартанович аппарат выключал, чтобы тот не шумел и не мешал думать. И вот на сцене перед началом тура Петросян, уже выключив свой аппарат, обсуждал с одним из судей вчерашнее происшествие – накануне Васюков, играя с Талем, просрочил время, имея лишнюю фигуру и выигранную позицию. Зал, болевший за Таля, зааплодировал. И Петросян этим был возмущен. Он говорил громко, как все глухие. А Эдик стоял сзади, Петросян его не видел. И вдруг Эдик выскакивает у него из-за спины и кричит:

– Правильно, Тигран Вартанович!!!

Тот даже инстинктивно отшатнулся и заслонился рукой – кто-то незнакомый выскочил, что-то орет, а что – не слышно!

Неудачи Эдик переживал тяжело и бурно. Проиграв турнирную партию, обычно объяснял партнеру, что в шахматах тот ничего не понимает. Иногда ошарашенный соперник пытался возражать. Но Эдик быстро ставил его на место. Помню, одному такому спорщику он сказал: «А жене, небось, говоришь, что шахматист!»

Однажды мы с ним играли за команду завода имени Орджоникидзе, в первенстве профсоюза машиностроителей. Хотя ни он, ни я на этом заводе не работали. Были мы «подставными». Нехорошо, конечно. Хотя, честно говоря, это не самый большой грех в моей жизни.

В тот день мы играли на выезде против ЗИЛа. Эдик играл на первой доске. Противником его был мастер Лебедев. Он был уже немолод, лучшие годы его прошли. Но мастерства хватило, Эдика он обыграл легко и быстро. Остальные партии матча еще продолжались, а Эдик уже громко объяснял мастеру, что такому сапогу он еще в жизни не проигрывал, что настолько ничего не понимать в позиции, как мастер – это надо уметь и т.д. и т.п. Лебедев был очень обижен, пытался приводить какие-то аргументы – в его активе были и победы над гроссмейстерами, и участие в полуфинале Союза, но Эдик быстро его подавил голосом и напором. Разругались они вдрызг.

А дело тем временем шло к завершению. И приближался самый важный момент. Дело в том, что на каждый матч профком завода Орджоникидзе выдавал шахматистам десять рублей. На них покупались две бутылки водки, колбаса и хлеб. Оставалось только выпить водку, поговорить и разъехаться по домам.

И тут выяснилось, что пить-то не из чего. Стакана нет и взять негде. Команда собралась на совещание.

– Слушай, Эдик, – сказал я, – подойди к Лебедеву, у него наверняка есть стакан.

– Как я к нему подойду, когда мы с ним только что…ну ты видел.

– Да ладно, все это мелочи! Иди!

И Эдик подошел к все еще красному от обиды мастеру и сказал:

– Ладно, маэстро, бывает, чего уж там! Играешь ты хорошо! Пойдем лучше с нами выпьем. Стакан у тебя есть?

Через полчаса они были уже друзьями.

Чего-то вспомнилось...

Тринадцатилетним мальчиком я стоял у входа в Театр Эстрады. Только что закончилась, вернее, не закончилась, а была отложена в трудном для Ботвинника положении 19-я партия его матча с Петросяном. Это была последняя боевая партия матча. Отставая на два очка, Ботвинник черными попытался завязать борьбу, но неудачно. Проиграв назавтра при доигрывании эту партию, Ботвинник закончил матч тремя короткими – в 10-12 ходов ничьими.

Возле входа стояла толпа болельщиков – ждали выхода своих кумиров. Сначала вышел Ботвинник. Даже, скорее, не вышел – его быстро вели под руки двое людей, шляпа низко нахлобучена, глаз не было видно. Кто-то издевательски крикнул: «Ботвинник – только победа!» Ботвинника провели к машине, та рванула с места, и он уехал.

Потом появился улыбающийся Петросян и под овации восторженных поклонников неспешно подошел к своей «Волге», сел, машина медленно поехала, радостная толпа еще долго бежала за машиной.

Боже мой, как это все тогда мне казалось значительным, важным! А может, так оно и было?

Автограф Петросяна

В шестьдесят третьем году в Театре Эстрады на закрытии матча на первенство мира я получил автограф у Петросяна.

Далось это мне очень непросто. Закончилась официальная часть, и в антракте перед концертом Петросян, сидя в первом ряду, раздавал автографы. Желающих было много, вокруг нового чемпиона мира образовалась целая толпа. Я в нее нырнул и стал пробираться поближе к Тиграну Вартановичу. И когда я был уже почти у цели, кто-то взял меня за плечо и оттолкнул. Причем так сильно, что я даже отлетел. Это был Серго Амбарцумян, знаменитый в прошлом штангист, который на закрытии охранял Петросяна от таких, как я, настырных болельщиков.

Но я снова полез в толпу, стараясь второй раз не попадаться под тяжелую руку Серго. И Тигран Вартанович расписался в моей записной книжке! Красной шариковой ручкой! Потом уже я эту роспись обвел рамочкой. И всем с гордостью показывал.

Мне было тогда тринадцать лет. И думаю, это была одна из самых больших радостей, которые мне принесли шахматы.

К истории борьбы за мировую шахматную корону

В старые времена никакой информации о размерах призового фонда в том или ином соревновании в советской прессе не давалось. Я, например, до сих пор не знаю, сколько получали за свои победы в матчах на первенство мира Ботвинник, Смыслов, Таль, Петросян, Спасский.

Но в 1972 году, еще перед началом матча в Рейкьявике, в газетах одно за другим появлялись сообщения: Фишер отказывается играть, его не устраивает призовой фонд, какой-то английский банкир пожертвовал сто тысяч фунтов для удвоения призового фонда и т.д. и т.п.

Летом группа московских шахматистов-любителей, в том числе и я, играла в Эстонии, в массовой швейцарке. А в Рейкьявике начинался матч Спасский – Фишер. И каждое утро, просыпаясь, я слышал поток сознания моего соседа по номеру, Толи:

– Как Боря сыграет с Бобиком? Выиграет! Нет, проиграет! Хотя … нет, все же проиграет… Значит, сколько он получит? Сто тысяч! А если выиграет? Нет, проиграет, проиграет… Значит, сто тысяч! Сколько он Крогиусу даст? Тысяч пять. Нет, много. Три. Да, три. И Нею тоже три. Нет, Нею можно и две. В конце концов, Крогиус – все же гросс. Ну нет, неудобно, тоже три. А может, по четыре? А Фиме? Фиме меньше десяти нельзя. Все-таки Фима – это Фима! Но, с другой стороны, десять – много… Но если дать ему шесть, то Фима может обидеться…А если все-таки Боря выиграет? Тогда можно Фиме дать десять… А Крогиусу?..

Шахматы и казачество

Было это давно. Точно не помню, в каком году. Помню, что Яану Эльвесту тогда было лет четырнадцать-пятнадцать. Он был кандидатом в мастера. И я играл с ним в одной швейцарке, в Эстонии.

В тот день Эльвест выиграл у московского кандидата в мастера Z. Тот был родом из донских казаков, горячий парень. Проиграл он обидно, стоял явно лучше и мог выиграть одним ходом. Переживал страшно, всем показывал партию. Потом вроде немного успокоился, и мы с ним пошли покурить у входа в турнирный зал.

И он мне говорит:

– Нет, ну почему это я вдруг зевнул? Я почти никогда не зеваю – а тут такое дело. Почему? А-а-а, понял, это Сашка меня отвлек своей дурацкой болтовней, я потерял концентрацию! Все, все понятно!

И он просунул голову в дверь турнирного зала и громко зашептал:

– Саша, Саш, выйди на минуту! Тут дело срочное!

Саша оторвался от своей партии и пошел к нам. Когда он вышел, Z, ни слова не говоря, дал ему по физиономии.

С тех пор прошло много лет. Эльвест стал известным гроссмейстером. Да и Саша тоже уже давно гроссмейстер. Но за что он получил тогда по морде – не знает до сих пор.

Шахматы и хоккей

В начале семидесятых годов я несколько лет подряд проводил отпуск в эстонском городке Вильянди, играл в ежегодных швейцарках. Жили мы обычно на спортбазе, недалеко от озера. Кажется, в семьдесят третьем году на спортбазе жили и готовились к сезону хоккеисты «Крыльев Советов» – они только что сенсационно выиграли чемпионат страны, обогнав ЦСКА (люди постарше помнят эти фамилии – Бодунов, Анисин, Лебедев, Расько). Ребята все были, по моим понятиям, циклопических размеров и мощи. Я иногда с ужасом и удивлением наблюдал за их тренировками. Даже тогда, тридцать пять лет назад, эти нагрузки казались мне чудовищными. Что же говорить о нынешнем времени!

После тренировок хоккеисты, уставшие, сидели обычно на солнышке, на ступеньках при входе на спортбазу. Отдыхали, балагурили. Как-то я, выйдя из номера в одних плавках, шел мимо них на пляж. Мой проход вызвал бурный смех. В чем дело, думаю, может, у меня плавки порвались? Нет, все в порядке. Чего же они смеются? Потом уж я сообразил – хоккеисты, видимо, до этого считали, что людей с моим телосложением и мускулатурой просто не бывает в природе.

Юрий Лебедев – Александр Бодунов – Вячеслав Анисин

Так получилось

Один московский мастер, окончив институт, отслужил год рядовым. В обычной строевой части. А не в спортроте, где служили даже кандидаты в мастера.

А получилось это так. Сначала ему предложили спортроту. Он почти уже согласился, но тут возник новый вариант – тренером в одну из московских военных академий. Еще лучше. Дело было практически решено.

А в этой академии уже был тренер, штатский человек, на зарплате. Кандидат в мастера. И он узнал, что на его место берут другого. Встретился с этим мастером и говорит:

– Саш, я тебе еще лучше место устрою. Даже ночевать будешь не в казарме, а дома. Только играть за них на командных соревнованиях, и все, больше ничего и делать тебе не надо будет.

– Ну хорошо, давай.

– Ладно, договорились. Значит, ты от академии откажись, и больше никуда не ходи и никому ничего не говори. Я сам все сделаю, не сомневайся.

И Саша никуда не ходил и никому ничего не говорил. И этот Гена тоже.

Так это все и получилось.

Любимая обида

Восхищенные стихи пишу
Про свою любимую обиду.

Б. Слуцкий

За свою жизнь я сыграл множество турнирных партий. Разумеется, в любительских турнирах, на своем скромном уровне. И, наверное, сотни раз я останавливал часы в знак поражения. Проигрыши я переживал сильно, порой мучительно. Хотя, конечно, любой проигрыш заслужен. Даже если проиграл грубым зевком. Кто, кроме тебя, виноват в том, что ты ошибся? Это выиграть можно случайно.

Тем не менее, были поражения особенно обидные. Помню их до сих пор. От пионерских соревнований до последнего своего турнира в девяносто первом году. Самое же обидное я потерпел от кандидата в мастера Ореста Сочихина. В каком-то командном соревновании я подставил ему ладью. В совершенно выигранном положении. Но это было еще полбеды. Когда я сдался, довольный Орест прямо-таки с восторгом сказал:

– Выигрыш в красивом алехинском стиле!

Это был единственный случай в моей практике, когда мне захотелось дать партнеру по физиономии. Сдержался, даже не выругался – Сочихин был много старше меня. Но в себя приходил несколько дней. В голове все время вертелось: «В красивом алехинском стиле! Это ж надо такое сказать! В безнадеге сидел! Алехин фигов!»

Немного успокоился я только тогда, когда мне объяснили, что Орест говорил эту фразу всегда. Вернее, всегда, когда выигрывал.

Кладбищенские мысли

Был на кладбище, навещал своих. Потом надо было выполнить просьбу знакомого, давно уехавшего из Москвы – привести в порядок могилу его матери. Хожу, ищу нужный участок. Вдруг вижу фотографию на одном памятнике. Знакомое лицо, знакомая фамилия. И годы жизни: 1939 – 1981.

Кандидат в мастера Г. В конце семидесятых я с ним сыграл партию, которой немного гордился. И часто ее вспоминал потом – как я его обманул в дебюте! И комбинацию потом провел очень даже ничего! А его, когда я эту ерунду вспоминал, – а его, оказывается, уже и не было на этом свете. Умер в сорок два года. Глупо-то как.

О теории и практике дебютной подготовки

В семидесятых годах в Эстонии, в городе Вильянди, проходил ежегодный шахматный фестиваль, швейцарка.

Однажды его решили сделать лично-командным, команда состояла из четырех, кажется, человек, которые обычным образом играли в личной швейцарке. Только, вроде бы, при жеребьевке не сводили игроков из одной команды. Потом очки суммировались, три лучшие команды получали почетные грамоты. Под это дело, кстати, некоторым удавалось выбить командировочные для поездки в Эстонию.

В частности, там играла команда Тимирязевской сельхозакадемии. Возглавлял ее мастер И.Койфман, остальные трое были чистыми любителями, перворазрядниками. Койфман в меру возможностей готовил своих подопечных к каждому туру.

И вот преподавателю истории КПСС перворазряднику Р. предстояло назавтра играть белыми с молодым эстонским кандидатом Кийком. Р. на первом ходу играл только е2-е4, дальше его знания особенно не простирались.

Койфман стал его инструктировать.

– Значит, – сказал он, – Кийк играет сицилианскую, вариант Найдорфа. Там он много знает, и тебе туда лезть не стоит. Поэтому я сейчас тебе покажу одну надежную схему в закрытом варианте.

– А что такое закрытый вариант? – спросил Р.

– На втором ходу играешь Кс3. Он поставит, наверное, пешки на d6 и g6, а слона на g7. А ты ставишь фигуры так, так и так. Да, не забудь сыграть h2-h3, чтобы он твоего коня не связал с g4. Все понял?

– Понял, – ответил Р.

Назавтра, когда Койфман подошел к их партии, Р. напряженно думал над третьим ходом. Дело было в том, что после 1.е4 с5 2.Кс3 Кийк коварно и неожиданно пошел не d7-d6, а е7-е6. Так что было о чем поразмышлять.

Наконец, Р. сыграл h2-h3. Койфман плюнул и отошел от доски. После партии он гневно спросил Р.:

– Ты зачем пошел h2-h3? Он же закрыл своего слона наглухо!

– Как это зачем! – возмутился Р. – Ты же сам мне говорил, чтобы я не забыл так сыграть.

Искусство домашнего анализа

В старые времена в ЦШК проходил очередной чемпионат Москвы среди женщин. И одна участница, отложив партию, обратилась за помощью к своему бывшему педагогу. В детстве она занималась у него в Доме пионеров, и с тех пор они поддерживали хорошие отношения. Педагог был уже немолод, в шахматы давно не играл, да и в лучшие годы дошел только до кандидатского звания. Но когда-то одна из его бывших учениц добилась больших успехов. И он, как ее первый педагог, получил звание «Заслуженный тренер СССР». Борис Викторович работал в одном из спортобществ, печатал статьи в шахматной периодике, выпустил даже пару брошюр.

Итак, через пару дней девушка и ее бывший педагог сели за свободный столик в клубе, и тренер стал знакомить воспитанницу с результатами своего анализа.

– Надо играть конь с4, потом ставишь пешку на b5, коня отсюда не собьешь, и ты можешь спокойно усиливаться на королевском, – начал он.

– Подождите, подождите, – прервала его девушка, – как это «конь с4»! Она же cтукнет на е6 ладьей, шах, шах и я без фигуры!

– Да? – сказал Борис Викторович, задумчиво глядя на доску. – А с кем у тебя, собственно, эта отложенная?

– С такой-то, – недоуменно ответила шахматистка.

– А-а-а, так она же дура, не найдет! – подвел итог заслуженный тренер.

О пользе шахматной техники

В конце восьмидесятых в «Спартаке» проходила какая-то городская швейцарка. И в ней играл кандидат в мастера О.Б.Хацет. Было ему тогда, наверное, за шестьдесят. Думаю, ветераны вроде меня его помнят, заметный был человек. И он мне тогда пожаловался:

– Вот, играю белыми только с4, потом Kf3, g3, меняю ферзей и жду, когда молодые в эндшпиле скажутся. А на острую борьбу уже не иду, боюсь ошибиться.

Я слушал и, честно говоря, не понимал. «Мы с вами, – хотелось ему сказать, – уже не то, что гроссмейстерами – мастерами не станем. Так зачем же отказываться от борьбы? Неинтересно же так играть. Ну, проиграете, подумаешь, делов-то».

А вскоре я бросил играть в шахматы. Было мне тогда лет сорок. Не то, чтобы надоело, нет. Просто так сложились домашние обстоятельства. Сначала очень переживал, снилось по ночам, что сижу, играю турнирную партию. Потом привык. И не играл очень долго. А пару лет назад начал в блиц в онлайне гонять. И вот все время вспоминаю Хацета. Ошибаюсь часто, концентрацию сохранять трудно. Но зато волнуюсь. Проиграю пару партий – настроение ужасное, давление повышается, заставляю себя от компа отойти. Хотя и хочется отыграться.

А технично играть, как Хацет, я и в молодости-то не умел. Вот беда.

История одного знакомства

Один мой знакомый недавно ездил играть в ветеранских соревнованиях. И за ужином оказался за одним столом со знаменитой в шестидесятые годы шахматисткой.

И он ей сказал:

– Вы знаете, я в вас тогда был просто влюблен. Честное слово, влюблен! Фотографии ваши вырезал из журналов, все интервью читал и знал наизусть. А как я мечтал с вами познакомиться! Боже мой, как я об этом мечтал!

И она ему ответила, спокойно и с достоинством:

– Можно сейчас.

Джентльмен и босяк

Все-таки, как мы все плохо воспитаны! А между тем хорошее воспитание – вещь не только приятная для окружающих, но иногда и полезная для самого человека.

Это было на международном турнире в Москве, в шестьдесят седьмом году. В пресс-центре, в присутствии многих людей, веселый и непосредственный Найдорф разговаривал с безукоризненно воспитанным Кересом. Говорил в основном Найдорф, он шутил, смеялся, жестикулировал. Керес улыбался, иногда односложно отвечал. И в какой-то момент Найдорф задал Кересу бестактный вопрос. Он поинтересовался, с кем Пауль Петрович собирается провести предстоящую ночь. Причем вопрос он задал в выражениях очень прямых. Разговор шел на немецком языке, многие окружающие его понимали.

И Керес, безупречный джентльмен, с честью вышел из неловкого положения. Он сказал:

– Извини, Мигель, но я ничего не понимаю на идиш!

Ошибка гроссмейстера Полугаевского

В восьмидесятом году в наш НИИ приехал Полугаевский. Незадолго до этого он выиграл матч у Таля, потом в полуфинале в отчаянной борьбе уступил Корчному, доказав всему шахматному миру и себе в первую очередь, что научился, наконец, справляться со своими нервами и стал бойцом. Увы, Полугаевскому было уже сорок шесть, этот цикл так и остался самым серьезным его успехом.

Сейчас это, конечно, трудно представить, но актовый зал нашего НИИ был набит битком, все сбежались послушать рассказ гроссмейстера об очередном претендентском цикле, о предстоящем, третьем уже, матче Карпов – Корчной. Писали записки, задавали вопросы с места, аплодировали. Лекция продолжалась часа полтора. Потом Полугаевский дал сеанс.

А у одной нашей сотрудницы сын уже несколько лет занимался шахматами во Дворце пионеров, у него был второй разряд. И она привела ребенка на это мероприятие и посадила его играть в сеансе. Мальчик проиграл. Потом, когда все закончилось и сеансер уже уходил, она остановила его вопросом:

– Лев Абрамович, а как вам мой сын, умеет играть?

– Способный мальчик, – вежливо ответил гроссмейстер и уехал.

И эта Валя пришла в невероятное возбуждение.

– Раз такой человек, – сказала она мне, – если сам Полугаевский говорит, что мой сын способный, то я сделаю все, чтобы он смог себя реализовать в шахматах!

Я кивнул. Не объяснять же ей, что никто, даже Полугаевский, не может по одной сеансовой партии определить, способный у нее сын или неспособный. Да и потом, мальчик уже года четыре ходит во Дворец, а дальше второго разряда не пошел.

– Послушай, – сказала она, – а ты не можешь позаниматься с моим сыном? У нас дома. Хотя бы раз в неделю?

Я попытался увернуться, но куда там! Валя была человеком очень настойчивым. Пришлось ехать.

Позанимался с мальчиком, потом Валя с мужем пригласили меня за стол. Графин водки выставили, икру, красную рыбу. Сами они были людьми непьющими, только пригубливали. Ну а я не удержался, под такую-то закуску. Потом поехал домой через весь город, часа полтора. Да еще после графинчика. А рано утром на работу.

Через неделю все повторилось. И я стал думать, как от этого избавиться. Ну, я еще понимаю – пришел, позанимался, они заплатили за урок, поехал домой. Но деньги с Вали брать вместо ужина с водкой было как-то неудобно, все же хорошие знакомые. И я вспомнил про Сережу, мы с ним в обеденный перерыв иногда в блиц играли. Хотя он был чистым любителем и никогда шахматами не занимался, но в блиц играл прилично, где-то на уровне первого разряда. Да и жил он недалеко от Вали.

– Сереж, тут такое дело, – говорю, – можно заработать, в пятьдесят седьмом отделе есть одна женщина…

Ну и рассказал ему про всю эту ситуацию. Он согласился.

– Валя, послушай, – сказал я ей, – ты не обижайся, но мне это очень утомительно, больно далеко ездить. Но со мной в отделе работает сильный перворазрядник, Сергей его зовут, живет недалеко от тебя. Он готов с твоим сыном заниматься, за деньги, естественно.

Сергей брал с Вали десять рублей за урок. Ездил несколько месяцев, пока Валя не убедилась, что гроссмейстеры тоже люди и могут ошибаться. Зато Сережа купил себе хороший магнитофон.

Фома vs Ерема

Однажды какая-то тележурналистка брала интервью у знаменитого народного академика Терентия Семеновича Мальцева. Он был уже очень стар. Девушка спросила его:

– Вот, много говорится о мальцевском почерке в земледелии. Что вы можете про это сказать?

– Да что, почерк-то у меня и в детстве был плохой, а сейчас и вообще каракули, не разберешь, – ответил Терентий Семенович.

Много лет назад, в командных соревнованиях на первенство одного из московских профсоюзов мастер Сергей Салов, многократный чемпион СССР среди глухих, играл на своей доске с любителем. Дело было на моих глазах. После того, как партия закончилась, Салов сказал партнеру:

– Мне кажется, решающую ошибку вы допустили, сыграв Се7 вместо совершенно обязательного h7-h6.

– Да брось ты, – ответил соперник, – слон е-семь какой-то, у меня идея была – твою туру выловить, не вышло маленько.

Люди и фигуры

Когда я в пионерском возрасте начал ходить в полуподвал на проезде Серова, а было это году в шестьдесят третьем, одна комната там была отдана любителям. Люди, скорее всего, жители окрестных домов, приходили, играли без часов и записи, разговаривали. Отдыхали, одним словом.

Одного старичка я помню до сих пор. Звали его Григорий Львович. Ходил он с палкой, в старой вельветовой куртке, на голове – картуз. Он, возможно, заходил в клуб из синагоги, расположенной неподалеку, на улице Архипова. Так мне, во всяком случае, сейчас кажется – вспоминаю, что он частенько доставал из кармана какую-то газету – не то на иврите, не то на идише, и пытался мне что-то оттуда переводить. Мне это было неинтересно. Мне вообще не было до него дела, я хотел только играть в шахматы. Хотя играть с Григорием Львовичем было трудно, он выстраивал пешки по шестому ряду, за их прикрытием маневрировал фигурами. Я не очень понимал, что мне делать, злился – как же так, человек играет не по правилам, а я ничего не могу с ним поделать. Даже когда у меня был уже первый разряд, побеждать Григория Львовича удавалось не всегда.

Потом он ходить в клуб перестал. И я быстро его забыл. И вот спустя много лет слушал я по телевизору выступление Спасского. Его спросили: какие самые сильные шахматные впечатления были в вашей жизни? И он ответил, что таких было два.

Первое – это игра молодого югославского мастера Фудерера. Она, сказал Спасский, поражала меня своей чистотой. А второе… Как-то, сказал Борис Васильевич, играя в Гастингсе, я заинтересовался одной партией из побочного турнира. Играли два английских любителя. Одному было не меньше девяноста лет. И вот он стал выстраивать свою армию. Ведь каждый шахматист, сказал Спасский, – полководец. Он готовит свои фигуры – армию – для предстоящего боя. И вот этот старичок сначала продвинул все пешки на шестой ряд, а потом стал перемещать все фигуры на седьмой. И я, продолжал Борис Васильевич, с диким страхом смотрел на эти маневры. Ведь сейчас белые проведут какой-нибудь прорыв, что-нибудь вроде е4–е5, и вся эта конструкция развалится! И этот старичок умрет! Вот здесь, на моих глазах!

Конечно, все это было сказано не вполне всерьез. И даже, возможно, с некоторой долей рисовки.

Но я со стыдом вспомнил свои поединки с Григорием Львовичем.

Как победить гроссмейстера

Дело было на сочинском пляже в семидесятые годы. Приехавший, как это называлось в их среде, на гастроли известный московский картежник от нечего делать играл в блиц по мелочи. У него был крепкий первый разряд, и любителей он обыгрывал легко. А мимо проходил известный гроссмейстер. Увидел блицоров и решил немного подзаработать. Он встал рядом и стал давать классические советы:

– А чего королевой не шахнуть? Туру бы на черную клетку подвинул, а потом офицером... и т.д.

Картежник, назовем его Боря, гроссмейстера узнал, но виду не подал. Напротив, по всем законам жанра, изобразил лоха:

– Если ты такой умный, садись, сыграем по червонцу!

Тот охотно сел, после чего Боря начал сомневаться:

– Ты, наверное, хорошо играешь, разряд небось есть. Фору дай по времени!

– Смотря какую.

– Ну... две минуты на полчаса.

Гроссмейстер, рассудив, что двух минут ему вполне хватит, согласился. Начали играть. Партии проходили однообразно. Боря играл быстро, но плохо. Когда на часах у гроссмейстера оставалось совсем мало времени, задумывался и говорил:

– Что-то у меня голова совсем не варит, перегрелся, наверное. Пойду окунусь.

И шел в море за свое время. А бедный гроссмейстер сидел, не смея отойти от доски.

Так они сыграли три партии. Все их Боря, разумеется, проиграл. Гроссмейстер захотел получить. Боря демонстративно достал толстенный бумажник и вытащил оттуда сотенную.

– У меня сдачи нет, сейчас схожу разменяю, – сказал гроссмейстер.

– Ну сходи, – нехотя согласился Боря, – а может, ну их, эти шахматы? Долго, скучно. Может, в буру?

После чего пошла совсем другая игра. Гроссмейстер проиграл всю наличность и остался должен еще двести рублей.

– Я завтра отдам! – сказал он.

– Все вы так говорите, шаромыжники, – презрительно ответил Боря.

– Да как вы смеете! – возмутился тот. – Я гроссмейстер такой-то!

И тут настал Борин звездный час, момент его торжества.

– Так ты гроссмейстер? – удивленно спросил он. – Нет, ну, правда, гроссмейстер? Не врешь? Это что же получается, если б я тогда не туру, а офицера твоего слопал, то гроссмейстера бы обыграл? Во дела! Ладно, иди, в расчете!

Шахматная новелла

Играть меня научил дядя, было мне лет шесть, что ли. Но особого интереса к шахматам у меня не возникло. Хотя дядя и старался, давал мне шахматные книги из своей библиотеки. А уже в пионерском возрасте вышел я как-то во двор. А там двое ребят, постарше меня, играют в шахматы. И один говорит мне:

- Поспорим на мороженое, что можно из начальной позиции получить мат в два хода?

Ну и я, конечно, поспорил. Будучи уверенным в своей правоте. Парень быстро исполнил соответствующие ходы, получил с меня тринадцать копеек и ушел вместе с приятелем.

Так у меня интерес к шахматам и пробудился. От обиды.

А еще через пару лет я пришел в Дом пионеров и записался в шахматный кружок. Занятия были два раза в неделю, вечером по четвергам и утром по воскресеньям. Вел их Иосиф Давыдович Березин, человек, которого многие московские шахматисты помнят.

Наверное, эти четверги и воскресенья были самыми счастливыми днями моего детства. И все помню, как вчера. Из дома на двух троллейбусах, сначала на шестом до Сокола, потом на двенадцатом до гостиницы «Советской», Чуть-чуть пройти вперед, и вот он, Дом пионеров, старинный особняк с внутренним двориком. Перед особняком на большом постаменте стоял второй, маленький, постаментик. А уже на нем гипсовая пионерка с горном, покрашенная масляной краской. А за особняком, у каменного высокого забора, снятый со своего места, притаился в надежде на перемены огромный чугунный Сталин. Входишь в особняк, проходишь по длинному коридору до самого конца, поворачиваешь налево и по крутой железной лестнице на третий этаж, и вот она, комнатка, где на стенах висят напротив друг друга портреты чемпионов мира, а на третьей стене, той, где дверь – фанерная демонстрационная доска с фанерными же, выпиленными лобзиком фигурами. И два длинных стола, покрытых зеленым сукном. А на столах – шахматы! И сидит Иосиф Давыдович, в больших роговых очках, сорокалетний, красиво одетый, пахнущий одеколоном. И показывает нам на демонстрационной доске только вчера сыгранную первую партию матча Ботвинник – Петросян. А потом мы играем в шахматы. С часами и с записью ходов! А в следующий раз Березин разберет твою партию вместе с тобой. И, может быть, похвалит.

А потом мы с Леней Хасиным идем пешком до метро «Аэропорт». По скверу посреди Ленинградского проспекта. И Леня всю дорогу рассказывает анекдоты из своей записной книжки. Потом, через год, что ли, отец нашел у него эту книжку и отобрал. И Леня анекдоты рассказывать перестал. У «Аэропорта» я сажусь на свой шестой троллейбус, а Леня сворачивает направо, где-то там он живет.

Давно нет того сквера посреди проспекта. И нет больше в том старинном особняке никакого Дома пионеров. И умер Иосиф Давыдович. И не вышло из меня шахматиста.

Но не напрасно все это было, не напрасно.

Из рассказов И. Д. Березина

Микенас, Березин, Котов

Заслуженный мастер спорта П.А.Романовский выступал на каком-то то ли семинаре, то ли совещании детских тренеров. Дело было в пятидесятых, а может в начале шестидесятых годов.

Уяснив для себя невысокий уровень аудитории и возмутившись, П.А. спросил: "Ну а хоть кто такой Стейниц, вы знаете?"

Последовало долгое молчание. Наконец один участник поднял руку.

"Стейниц, - сказал он, - великий русский шахматист восемнадцатого века". Петра Арсентьевича долго откачивали.

***

Известно, что Ботвинник всегда настраивал себя на вражду к противнику. И для ссоры использовал переговоры о предстоящем матче. Зная это, тренер Таля Кобленц дал своему подопечному указание соглашаться со всем, что предлагает Ботвинник.

Так и произошло. Таль согласился даже с тем, что при откладывании ход следует записывать на двух бланках и класть в два конверта ("А вдруг судья потеряет конверт? Что тогда?" - Ботвинник). Короче, поссориться Ботвиннику не удалось. Но он не пал духом.

- Этот Таль вполне милый человек. Но дядя у него - такая сволочь! - сказал патриарх.

***

Когда Ботвинник с Петросяном встретились для подписания соглашения о матче, Ботвинник спросил: «А кто будет вашим секундантом?» На что Петросян наивно ответил : «Болеславский». А надо было сказать – если вы не возражаете, Болеславский. Тут Ботвинник возмутился: «Как, со мной предварительно не согласовали!» И поссорился.

Потом начался матч. Первую партию Ботвинник, как известно, выиграл. Остановив часы, Петросян протянул руку. В ответ Ботвинник демонстративно убрал руки за спину. После этого на протяжении всего матча рук друг другу они не пожимали. Когда в последней партии Ботвинник предложил ничью, фиксирующую победу Петросяна в матче, Тигран Вартанович на радостях в знак согласия снова протянул ему руку. И снова рука повисла в воздухе.

Был в матче и ещё один конфликт, связанный с доигрыванием пятой партии. Петросян записал выигрывающий ход (Крf7) не полной, а краткой нотацией, и к тому же семерку он писал немного похоже на восьмёрку. Главный судья Штальберг вскрыл конверт, достал бланк, и передвинул короля не на то поле. После возражений Петросяна ход Кр f7 всё же был сделан. Ботвинник, как он сам пишет, потребовал фотокопию бланка, и убедившись в том, что определение записанного, хотя и неаккуратно, хода, было произведено правильно, сказал Штальбергу, чтобы тот сделал Петросяну замечание.

И вот, перед началом очередной партии матча (кажется, восьмой, поскольку история с фотокопией длилась достаточно долго), Штальберг, подойдя к столику, чтобы пустить часы и глядя в пространство между партнерами, говорит: «Записывайте, пожалуйста, ходы аккуратнее!» Ботвинник вскакивает: «Как, вы МНЕ делаете замечание! Я сегодня играть не буду!» И ушёл за сцену. В зале публика сидит. Чуть не час его уговаривали.

Всё это выглядит сейчас, понимаю, неправдоподобно. Тем более, что прошло больше сорока лет, и я нигде не встречал упоминания об этих событиях (за исключением глухих намеков в мемуарах Ботвинника). Но это всё И.Д. рассказывал мне во время и сразу после матча, на котором он бывал ежедневно.

И я ему верил тогда, верю и сейчас.

И думаю, тем, кому интересна шахматная история, всё это надо бы знать.

***

Как известно, в 1965 году Ботвинник имел право играть в претендентской восьмерке, но правом этим не воспользовался. Причем о своем отказе он не сообщал до последнего. Наконец наступил крайний срок, тот день, когда Ботвинник еще мог дать телеграмму президенту ФИДЕ о согласии играть. Андрэ Арнольдович Лилиенталь, который тогда вёл шахматный отдел в "Комсомолке", звонит Ботвиннику (а знакомы они были с 1934-го года, турнир в Гастингсе):

- Михаил Моисеевич, для читателей нашей газеты, пожалуйста, пару слов о причинах вашего отказа!

- Срок не истек, - отрезал Ботвинник, - до двенадцати ночи еще много времени, я могу и согласиться!

И повесил трубку. А наутро передал в газеты свое заявление об отказе играть.

***

В.В. Смыслов поступил в институт еще до войны, уже будучи знаменитым шахматистом. В инъяз, вроде бы. Потом война, из института он ушел, кажется, даже на заводе работал одно время. После войны В.В. поступил в МАИ. Где проучился лет десять. Потом в какой-то газете, кажется, "Комсомолке", появился фельетон про вечного студента, и с авиацией было покончено. И вроде остались только шахматы. Но в конце шестидесятых приятель В.В., знаменитый тренер по боксу Огуренков уговорил его получить высшее образование в Инфизкульте. Причем по боксерской специализации. Заочно.

Тут уж Смыслов отнесся к этому делу серьезно, и институт окончил. Хотя, вроде бы, на каком-то курсе перевелся все же на шахматную специализацию. Помню, Березин говорил:

- Звоню ему: "Василь Васильич, сейчас командное перевенство Москвы, вы за "Буревестник" не сыграете?" "Что вы, что вы, Иосиф Давидович, у меня же скоро сессия!"

***

В 1967-м году в зональном чемпионате СССР победил Штейн, вторым был Геллер, третье-пятое места поделили Корчной, Гипслис и Тайманов. А выходящих мест было четыре. Для определения "третьего лишнего" устроили дополнительное двухкруговое состязание. Незадолго до его начала Березин встретил Тайманова.

- Готовитесь, Марк Евгеньевич?

- Нет, - ответил тот, - какой смысл готовиться, если играть всего четыре партии. Это же лотерея. Кому повезет, тот и выйдет.

Справедливости ради скажу, что не повезло именно Тайманову. Хотя в турнирчике том он набрал два очка, столько же, сколько Корчной и Гипслис. Но по коэффициенту (в чемпионате СССР) остался за бортом.

***

Березин работал судьей на Московской шахматной Олимпиаде 1956-го года. Не главным, не заместителем главного, а всего лишь одним из судей. И в его обязанности входило, в частности, при доигрывании вскрывать конверты и воспроизводить записанный ход на доске. Всего лишь. Но поскольку участники пользовались - каждый - своей национальной нотацией (и алгебраической, и описательной), то Березин все это в короткий срок изучил. Чтобы не попасть в неловкое положение и, самое главное, не повлиять ненароком на ход партии. Особенно он волновался, когда ему наутро предстояло вскрыть конверт с записанным Найдорфом ходом - тот пользовался именно описательной нотацией, причем испанской. Иосиф Давидович смотрел позицию, чтобы составить список возможных записанных ходов, повторял правила описательной нотации. Все обошлось благополучно.

Это все к тому, что судьи порой забывают, что их главная задача - не ошибиться. Последствия могут быть самые серьезные. Последний тому пример - испорченный судьями (при деятельном участии вице-президента ФИДЕ) матч Крамника с Раджабовым в Казани.

***

После одного из чемпионатов СССР были дисквалифицированы мастера Юхтман, Лейн и Жуховицкий. Об этом, как мне помнится, можно прочитать в книге "Шахматы за 1958-1959 годы" (сдвоенный ежегодник). И.Д. рассказывал, что в этот список чуть не попали Таль и Штейн, но их все же решили простить. Причину дисквалификации И.Д. сообщил мне - подростку - в весьма деликатной форме:

- Они очень любят жениться.

Помню, про одну молодую шахматистку он сказал нечто подобное:

- Очень способная. Могла бы чемпионкой мира стать. Но уж больно хочет замуж.

***

И.Д. был сильным кандидатом в мастера, много раз играл в турнирах с мастерской нормой, но она ему так и не покорилась. Причину однажды ему объяснил ленинградский международный мастер Борис Владимиров:

- Иосиф Давидович, если вы хотите стать мастером, не играйте кривых дебютов!

О модернизации шахмат

Дело было лет тридцать тому назад, на шахматном фестивале. Мои соседи по комнате, совсем молодые ребята, познакомились с двумя местными девицами и пригласили их к себе. А мне, соответственно, предложили погулять часа два-три.

Ну, и я собираюсь уходить, а они взволнованно обсуждают стратегию и тактику предстоящего мероприятия. Первый говорит:

- А карты у нас есть?

- Нету. А зачем они? – спрашивает второй.

- Зачем-зачем! Были бы карты, можно было бы им предложить сыграть в стрипокер.

- Это как?

- Как-как! В покер на раздевание... Да чего говорить, если карт нет.

Помолчали. Потом у одного родилась идея:

- А может, в шахматы на раздевание?

Тут я ушел. Погулял по городу, в кино сходил, поужинал в кафе. Возвращаюсь, шахматы по комнате разбросаны, ребятишки мои сидят злые и ругаются друг с другом.

Вот что бывает, когда из шахмат пытаются сделать шоу.

Игрок и игрочки

Помню, на работе у нас ребята увлеклись шахматами, играли пятиминутки в обеденный перерыв. Играли они слабо, для уравнения шансов я давал им фору минута на пять плюс ладья. Тут мне нередко приходилось и проигрывать, особенно нашему оператору ЭВМ Толяну - самому сильному из них.

Побеждая, он мне обычно сообщал, что таких игрочков, как я, он пачками вертел кое на чем.

Ну а остальных он хотя чаще и обыгрывал, но в упорной борьбе. И нередко, когда у него просили реванша, отвечал:

- Не, сейчас не могу. Ум устал.

Немного о деликатности

Вспомнилась история, которую когда-то рассказывали про московского кандидата в мастера Маркуса.

Человек он был чрезвычайно интеллигентный. При этом любил выпить. А в шахматы играл хорошо. Мне, правда, помню, еще школьником удалось у него выиграть, но совершенно случайно. В абсолютно безнадежной для меня позиции Маркус зевнул подряд два несложных швинделя (одного было недостаточно) и сдался. Но я понимал, что играет он в шахматы много лучше меня.

Ну так вот, дело было так. Противнику Маркуса - назовем его К. - нужно было обязательно выиграть для выполнения кандидатской нормы. Но поговорить с Маркусом перед партией он не решился. Как он потом рассказывал: культурный человек, немолодой, как ему предложить?

Ну и начали они играть. По дебюту Маркус получил перевес. И К. осмелел.

- Не хотите по стаканчику красного? - спросил он у партнера.

- С удовольствием, - ответил тот.

Они быстро сбегали, выпили, вернулись в клуб и сели за доску. Маркус продолжал наращивать преимущество. К. предложил повторить. Повторили. Вернулись. Маркус методично давил и уже выиграл пешку.

- А еще по стаканчику? - спросил К.

- Не откажусь, - ответил партнер.

Ну и за третьим стаканчиком К. откровенно все ему объяснил.

- Так что же вы сразу не сказали? - удивился Маркус. - Разумеется, какие могут быть вопросы. А я-то вас не понял! Уж вы извините меня, старого дурака! Столько вы пережили, я представляю. Ах, как нехорошо! Пойдемте!

И они вернулись в клуб и закончили партию ко взаимному удовольствию.

Рыбка и человек

Борису Васильевичу Спасскому сейчас уже за семьдесят, но он по-прежнему строен, моложав, нравится женщинам. А что было в шестьдесят девятом году, когда он стал чемпионом мира! Молодой, красивый, знаменитый! Слово «мачо» тогда у нас еще не было известно, поэтому Борис Васильевич считался плейбоем. Тоже ничего, между прочим.

И вот одна девушка, любительница шахмат, решила непременно с ним познакомиться. И даже каким-то образом раздобыла его телефон. Домашний, разумеется, мобильных тогда, опять же, не было.

Для храбрости она немного выпила. А потом набрала номер. Спасский снял трубку.

- Здравствуй, Боренька! – сказала девушка.

- Здравствуйте. А с кем я, собственно, говорю? – поинтересовался чемпион мира.

- Это твоя рыбка! – сообщила девушка.

- Что-то не припомню я такой рыбки в своем аквариуме, - ответил Борис Васильевич и повесил трубку.

А вот интересно, если бы сейчас чемпиону мира позвонила рыбка? Что бы он ответил? Сказал бы, что пользуется Фрицем? Поинтересовался номером версии?

Черный квадрат

Был у меня в молодости хороший знакомый, шахматный мастер. Молодой, талантливый, из интеллигентной семьи. И вот он стал спиваться у всех на глазах. И ничего не помогало: ни уговоры знакомых, ни страдания родителей. Пил он все больше и больше.

Но однажды встречаю его в ЦШК. Он абсолютно трезв. И говорит:

- Вот, Семен, не пью уже две недели! И не курю, кстати.

- Как же тебе это удалось?

- Понимаешь, тут главное - система. Решил я бросить с первого числа. Причем заранее нарисовал себе на месяц календарь. Каждый день обозначил квадратиком. Если не курю - перечеркиваю квадратик по диагонали. Если еще и не пью - по второй. Все по системе! Вот, посмотри.

И протягивает мне записную книжку. А там четырнадцать перечеркнутых крест-накрест квадратиков. И еще шестнадцать пустых. Дело было аккурат пятнадцатого числа.

- Молодец, - говорю, - держись и дальше.

А через несколько дней встречаю его пьяного. Спрашиваю:

- Саша, а как же система?

- Понимаешь, я тебе в прошлый раз не все рассказал. Если все же пью, то квадратик замазываю сплошняком. У меня все записано, посмотри. Теперь буду постепенно сокращать черные квадратики. Все по системе!

С тех пор прошло очень много лет. И, судя по тому, что мастер этот жив и здоров, система работает.

Заметки по истории советских шахмат

Странное дело – все сейчас жалуются на падение интереса к шахматам, вспоминают «золотой век», советское время. С одной стороны, всё правильно, интерес публики тогда был несравненно больше, общественный статус гроссмейстера намного выше. Зато денег ведущие советские шахматисты получали несравненно меньше. А попросту говоря, гроши. Да разве дело только в деньгах? Сейчас гроссмейстер сам планирует свой календарь, выбирает, куда поехать играть. Раньше, когда основным источником дохода гроссмейстера были зарубежные поездки (валюта!), выбирать не приходилось. Все решало начальство. Поэтому играй, дорогой гроссмейстер, там, куда пошлют. Или пустят.

Вспоминается один случай, произошедший в конце шестидесятых годов. Получила наша федерация письмо из Чехословакии. Чехи приглашают четырех участников на юношеский турнир. В федерации письмо прочли, но невнимательно. И решили, что осчастливить загранкомандировкой сразу четверых юнцов – больно жирно. С другой стороны, чехословацких друзей обижать не следует. Поэтому послали двоих.

Ребята приехали в Чехословакию, а там такое дело - турнир оказался командным, на четырех досках. Ну и они его отыграли вдвоем, имея 0:2 с раздачи. Хорошо еще, что удалось избежать последнего места.

А через год чехи снова прислали приглашение. Тут уже наши письмо прочли внимательно. Составили бумагу в Госкомспорт, вписали четверых юношей. Там письмо получили, стали изучать вопрос. Подняли документы, смотрят, решают:

– В прошлом году ездили двое? Двое. Ну и не … тут, понимаешь.

Чей я современник?

Однажды я получил лестный отзыв от одного молодого шахматиста, международного мастера. Прошло уже несколько лет, но слова эти помню наизусть.

Мне очень понравились ваши воспоминания. Наверное, потому, что я застал малость советское время, и читал очень много именно про ваших современников.

Фото Б.Долматовского; из архива Октябрьского клуба и журнала «64»