ChessPro

Это интервью отчего-то сразу не складывалось. Какая-то чепуха: напротив сидит блестящий собеседник, с которым можно запросто проговорить несколько часов и не успеть обсудить все интересующие темы, только что выигравший крупнейший опен-турнир мира и весьма расположенный к беседе, а интервью не идет. Не идет! Мучаюсь, скачу по темам, перескакивая с пятого на десятое, путаясь в формулировках, и в сотый, наверное, раз на разные лады бубню в диктофон один и тот же вопрос: «Что изменила эта победа в твоей жизни?»

Такое порой случается: приходишь на разговор преисполненный желанием сделать что-то особенное, подспудно чувствуешь, где это особенное лежит, открываешь рот – и из тебя выливается какая-то жуткая банальщина. Пытаешься вернуться в русло, а получается еще хуже. Сидишь с умным видом, задаешь вопросы, а при этом ругаешь себя, на чем свет стоит. А время идет… Наконец собеседник, встречи с которым ждал с таким нетерпением, встает – и ты остаешься со своей жуткой депрессией и невнятицей на магнитофонной пленке.
Именно такие ощущения остались у меня от разговора с победителем четвертого «Аэрофлот-опена» (наверное, на контрасте с нашим гигантским интервью трехлетней давности после победы Эмиля на чемпионате Европы в Охриде). Но по мере работы над материалом всё как-то вдруг стало «срастаться» и «случайные» вопросы неожиданно оказывались к месту, добавляя объемности образу симпатичного израильского гроссмейстера.
Шахматы, говорят, жестокий спорт. Но при всем расстройстве от конкретных собственных неудач, кажется, никто в зале гостиницы «Россия» не пожалел, что первое место досталось именно Сутовскому – редкому в наш практичный век представителю острокомбинационного стиля, играющему в бескомпромиссные, приводящие в восторг зрителей, шахматы.

– Если честно, ехал на «Аэрофлот-опен» с желанием победить?
– Если честно, ехал не только играть в шахматы, но заодно и вместе с женой навестить ее родителей. Приезжая на такой турнир, никогда нельзя строить далеко идущих планов: занять первое место по заказу попросту невозможно. С другой стороны, не рассчитывая на хороший результат, не стоит вообще приезжать. В принципе считал, что нахожусь в неплохой форме: за пару недель до этого поделил первое место в Гибралтаре, сыграв несколько ярких партий. Их качество стало куда более важным позитивным сигналом, нежели сам спортивный результат. Вот и в Москве после ничьей в первом туре, когда меня откровенно «засушили», выиграл у Амонатова вполне приличную партию и понял, что голова в порядке. И пошло-поехало! Чувствовал: игра идет, появилась уверенность в себе…
– Прости, что перебиваю, сколько процентов успеха составляет для тебя уверенность в себе. Если ты в ударе, не все ли равно, кто сидит напротив?
– Как человек, занимающийся творчеством, по идее должен ответить, что для меня важно только собственное состояние, что я – единственный соперник самому себе. Но, разумеется, настрой на партию зависит и от силы соперника, и от турнирного положения, и от ожидаемого дебюта. Много еще от чего… Но, условно говоря, в сколь угодно хорошем состоянии приехав с «Аэрофлота» в Линарес, думаю, мне вряд ли удалось бы там занять первое место.
С другой стороны, когда я нахожусь в хорошем энергетическом состоянии, когда у меня хороший настрой и, что немаловажно, «прикрыт» дебют, я не боюсь бороться ни с кем. Последнее время обнаружились некоторые дыры в Грюнфельде (черными), но, залатав их, в дебютном плане чувствовал себя достаточно уверенно. А для меня это – половина успеха!
– От чего зависит твоя форма, как она меняется, и можешь ли ты ее контролировать?
– Это как в карточной присказке: «Знал бы, как она меняется, – жил бы в Сочи!» Кто его знает… Вот, как подсказывает супруга, две свадьбы – в Москве и в Израиле – стоили мне по 50 пунктов рейтинга каждая. Сложи два раза по 50 – увидишь, где я мог бы оказаться сейчас!
– Помнится, несколько лет назад даже спорили на твои 2700…
– Не напрасно спорили. Однажды мой текущий рейтинг был 2707! Я тогда очень удачно начал турнир в Индии, в частности, провел комбинацию, которая несколько месяцев висела у вас на сайте, а потом пошел какой-то совершенно неконтролируемый спад. Причем очень длительный.
Я с треском провалил турнир в Пуне, очень средненько сыграл на олимпиаде

Иванчук – самый тяжелый соперник Сутовского

(это традиционно очень тяжелый турнир для меня, поскольку я всегда играю больше всех в команде) и элементарно выдохся, что привело еще к двум невыразительным выступлениям – в Ашдоде и Памплоне. Были даже определенные проблемы со здоровьем (возобновились мучавшие меня в детстве носовые кровотечения). Короче, как физическое, так и эмоциональное состояние было далеко не лучшим. Однако в начале января неплохо поработал над дебютами, подлечил нос… И вот на Гибралтаре наконец-то почувствовал себя лучше и не потерял настроя в «Аэрофлоте». Даже резкая перемена климата (в Израиле сейчас «+25», а в Москве – «–10») не сказалась отрицательно – наоборот, был свеж и готов к свершениям.
– Например, к поездке в Дортмунд. Кстати, мысль об этом не мешает играть?
– Во время турнира, конечно, подспудно думаешь об этом. Возможность сыграть в хорошем турнире, с сильными людьми никогда нельзя упускать. Например, взять мою партию с Иванчуком, в которой я уже на 11-м ходу пожертвовал фигуру. Да, в восьмом туре, имея «+4», я мог сыграть и покрепче, но мысль о том, что, какая бы цель ни маячила перед тобой, надо играть в свои шахматы, отстаивать свои принципы, не давала мне покоя. Ведь если бы я отобрался в Дортмунд, в решающий момент «отсушив ничейку» с Иванчуком, а потом сыграв с тем же Волковым (других вариантов не было), у меня осталось бы какое-то неприятное чувство – что я изменил самому себе. Каждый кузнец своего счастья, но… занять первое место, обыграв при этом самого Иванчука, – это то, о чем только и можно мечтать в таком турнире!
– И ты, как всегда, погнался за «журавлем». Кстати, об этой партии: учитывая твой счет личных встреч с Иванчуком, садясь за столик напротив Василия, ты не боялся?
– Можно по-всякому относиться к сопернику, но бояться?! Говорят, в свое время Каспаров набирал много очков только из-за того, что его боялись. Объективно говоря, мне трудно играть с Иванчуком – не более. Почему? Наверное, он лучше меня играет в шахматы…
– Но, много общаясь с Гельфандом, человеком из той элиты, не удалось ли тебе лучше понять «образ мышления» шахматистов, вышедших наверх в конце 80-х?
– Постоянно общаться и овладеть тем мастерством – все-таки разные вещи. Я уверен, что у меня есть определенные преимущества, как в шахматном, так и психологическом плане, и перед Гельфандом и перед Иванчуком; в то же время я понимаю, что оба они – блестящие шахматисты с очень тонким пониманием позиций, наработанным годами тренировок и сотнями партий на высочайшем уровне. И для меня совершенно ясно: если я в чем-то и могу их превзойти, так только в сложной и напряженной борьбе. Хотя я и не «счетчик».
Повторю еще и еще раз: выходя на партию с Иванчуком, я думал, что надо играть в свои шахматы. И даже проиграв, не изменил своего мнения. По крайней мере доказал, что я могу играть с Васей в такую игру, могу жертвовать ему… И я не боюсь его! Да, Иванчук обыграл меня уже несколько раз, но каждый новый поединок с ним – это новая борьба, новые идеи и, поскольку у меня не так много шансов сыграть с такими шахматистами, грешно бросаться ими: выходить на партию, имея белые фигуры, с мыслями о том, как бы не проиграть.
Что ж, «не срослось» – досчитать до конца было невозможно. Но то, что у Иванчука осталось 2 минуты на 20 ходов говорит о том, что все это было не на пустом месте. Что меня подбодрило после партии – то, что я играл, в общем-то, как надо, хотя и… неправильно.

Смыслов – дважды коллега Эмиля: в шахматах и музыке!

– Какие выводы сделал из поражения?
– Как ни странно, поражение от Иванчука (точнее, не само поражение, а то, как я играл) помогло сохранить самообладание. Во время партии с Волковым был совершенно спокоен – и мысли не было, что в случае победы выигрываю турнир. Было ясно, что надо играть на победу вне зависимости от цвета, ведь между «+2» и «+3» большой разницы нет, и случилось так, что два других результата «срослись»: и Иванчук не выиграл, и Харлов проиграл.
– Тебе вообще удаются решающие партии: черными, в последнем туре?
– Когда как. Здесь получилась партия с предысторией. Несколько лет назад мы с моей будущей женой часто проводили время вместе на Кипре (ни мне, ни ей там не нужна была виза!). Единственным неудобством было то, что в Москву самолет улетал нормально (утром), а ко мне – поздно ночью. В общем, полдня занять себя нечем. И вот однажды, после того как проводил Вику, нашел-таки в себе мужество: вернулся в гостиницу – и засел за анализ этого варианта. Провел за ним (вместе с компьютером) часов пять и понял, что играть вариант можно… Но лучше в рапиде, поскольку найти за доской выигрыш за белых там просто невозможно. Поэтому, когда Волков неожиданно пошел на систему с 5.Qb3, я стал мучительно соображать: где же у меня больше шансов на победу?!
И решил рискнуть… Я не стал бы говорить, что это была какая-то игра на авось, – скорее это был осознанный риск, который сработал на все 100 процентов…
– Да, «срослось», а ведь могло бы и не «срастись», как с Иванчуком. Иногда, глядя, как ты на ровном месте создаешь осложнения, складывается ощущение, что ты едва ли не заставляешь себя играть в таком стиле. Или, может, по-другому просто не умеешь?
– Не то чтобы не могу, но играю хуже, чем обычно. Не думаю, что у меня какой-то особенный имидж, который я должен искусственно поддерживать. В это, наверное, трудно поверить, но у меня бывают чисто позиционные партии. Редко, правда, но бывают.
Не стал бы говорить, что я в любой момент партии сознательно стремлюсь к осложнениям, – я трезво оцениваю ситуацию и редко когда теряю объективность. С другой стороны, при прочих равных я выберу продолжение, ведущее к более яркой, насыщенной борьбе. Хотя не стал бы называть свой выбор тактическим или говорить, что я – тактик или тем более счетчик.
Вообще разделение на тактиков и стратегов в известной мере условно. Современный шахматист не может быть строго тем или другим. Хорошо, Крамник – стратег, но при этом он что, плохой тактик? Или взять, например, Гельфанда. Различия заметны прежде всего в дебюте: естественно, если ты разыграешь черными новоиндийскую защиту, таких позиций, как в староиндийской или в Грюнфельде, не получится, а после 1.c4 сицилианки уже не получится. Еще Бронштейн говорил о том, что каждый должен выстраивать дебютный репертуар в соответствии со своим творческим кредо. У меня соответствие полное. Боюсь, слишком полное, потому что игроку, который претендует на то, чтобы считаться приличным шахматистом, надо иметь в репертуаре и более солидные начала, особенно черными.
– И ты не боишься, что…
– Что с таким подходом меня побьют в Дортмунде?
– Нет. Что с таким подходом не сможешь подняться выше какого-то уровня?
– Безусловно, опасность такая существует, но она не больше, чем у людей, которые исповедуют другой, я бы сказал – противоположный, подход к шахматам. Каково играть по заказу на выигрыш в последней партии, когда ты привык делать ничьи? Например, в последнем туре «Аэрофлота» не понял некоторых людей, которые, имея «+3», делали быстрые ничьи.
С одной стороны, может, я не демонстрирую крепкой, солидной игры, с другой – эта заряженность позволяет мне выходить на самые ответственные поединки с мыслью о победе, а не о том, как «отсушить», удержать, соскочить. Наши достоинства – продолжение наших недостатков! Сейчас много критикуют Крамника, это стало модным. Но ведь его блестящее стратегическое понимание как раз и является причиной того, что он себя порой ограничивает.
– Но манера игры, когда ты рискуешь сам и заставляешь рисковать соперника, скорее относится к опен-турнирам – в круговиках так не играют.
– В самых крутых круговых, конечно, не играют. Ясно, что в турнире XX категории такая игра, которую я показывал на «Аэрофлоте», может привести к печальным результатам. Хотя… ненароком можно и выиграть турнир (как Бологан Дортмунд). Ни в коей мере не хочу сказать, что мой стиль абсолютно правильный, что именно так надо играть в шахматы. Дело в том, что идеального стиля не существует, а мне надо играть так, как играю я!

«Тронная речь» Эмиля Сутовского

Ближе всех к идеалу, конечно, был Каспаров в 80–90-х годах. При том, что он совершенно блестящий счетчик, у Гарри еще и фантастическая интуиция, и уникальная дебютная подготовка. Он сочетал в себе все лучшие качества… Где-то я понимаю, что надо начать играть и поспокойней: новоиндийскую, славянскую. Но когда сажусь анализировать и гляжу, какие там получаются позиции, становится если и не противно, то скучно. Лучше уж я пока «помахаюсь»!
– А с какими соперниками играть легче? С теми, кто разделяет твой творческий подход вроде Филиппова и Арещенко, или же с теми, кто хочет «задушить» игру?
– Конечно, легче играть с людьми, которые сами идут в борьбу, нежели с теми, кто строже и солидней. И тот и другой до определенного момента играли очень хорошо, но… оба дали мне шансы, которыми я сумел воспользоваться. С другой стороны, при игре с этими ребятами и риск значительно больше… Я не могу сказать, что у меня в «Аэрофлоте» была плохая жеребьевка, и если первое место досталось мне благодаря большему количеству черных партий, не считаю, что это подарок судьбы. Это не ситуация прошлого года, когда разница в среднем рейтинге соперников у победителя и ставшего третьим Филиппова составляла чуть ли не 50 пунктов не в пользу первого! Здесь у меня и средний рейтинг был высокий, и соперники достойные, да и в лидерах – на сцене – я провел добрую половину турнира…
– Еще о стиле. Как в твоем арсенале появилась остротактическая «берлинская стена»?
– Очень просто: думал-думал – никак не могу получить там перевеса белыми, и решил сыграть ее черными. Тем более что смотрел этот дебют довольно серьезно и наметил для себя ключевые планы. Мотылев, наверное, ждал от меня 1…с5 и острых вариантов сицилианки, а тут… Хотя себя не переиначишь, и, по выражению Галкина, на доске не «Берлин» стоял, а несся какой-то «Найдорф». Но не обошлось без серьезного просчета – и я лишь чудом спасся.
На самом деле во второй половине турнира я играл хуже, чем в первой. Партии первых туров были очень приличного уровня. Сам был доволен качеством игры – практически не допускал ошибок – и тем объемом вариантов и идей, которые видел за доской. Конечно, трудно играть на высоком уровне в течение 9 туров. Тем более что туры каждый день, а игровая атмосфера нелегкая: много народу, да и условия, скажем так, не тепличные.
– Итак, ты выиграл «Аэрофлот». Как показывает история, даже у Бологана, который вслед за тем выиграл и Дортмунд, в его жизни принципиально ничего не изменилось!
– Думаю, и в моей ничего особенно не изменится! Как показал опыт Виорела, даже победа в Дортмунде не сильно влияет на твой статус. Чтобы закрепиться в сильных круговых турнирах, надо регулярно демонстрировать высокие результаты, ну и трепетно следить за своим рейтингом. Не уверен, что у меня это получается, однако… На мой взгляд, если к чему и стоит стремиться в сегодняшнем хаотичном мире, – так это научиться лучше играть в шахматы! А вот этому мое выступление в Дортмунде наверняка поспособствует, независимо от результата.
Нынче ведь всё смешалось: объединительные чемпионаты, признанные и непризнанные чемпионы мира, победители голосований «Оскара» и обладатели лучших рейтингов…
Единственное, в чем не приходится сомневаться, – это в небольшой группе людей, стабильно хорошо играющих в сильных турнирах. Ананд, который не имеет никакого отношения к розыгрышу первенства мира и играет при этом хорошо, – он спит спокойно, не забивая себе голову лишними размышлениями о ситуации, которую все равно никак не может изменить… Поэтому говорить о каких-то далеко идущих планах только потому, что у меня оказалось на один черный цвет больше, чем у конкурентов, думаю, не стоит. Надо столь же постепенно продолжать совершенствоваться, стараться в будущем избегать провалов, которые были у меня прошлой осенью. В конце концов, обидно, дойдя практически до уровня 2700, за три турнира потерять почти 50 нажитых потом и кровью пунктов.
– Пусть Дортмунд не сулит неземных благ. Давай пофантазируем: ты набираешь вожделенные 2700, начинаешь с какой-то периодичностью играть в элитных круговиках… Тогда можно будет говорить, что жизнь как-то кардинально меняется?
– Трудно загадывать. Как сформулировал Касымжанов, каждый сильный гроссмейстер мечтает только о том, чтобы иметь в году гарантированные четыре-пять круговиков, готовиться к ним и играть в свое удовольствие. Почему бы нет? Но пока это чистая фантазия, путь для избранных вроде Леко, который играет – по праву – во всех сильнейших турнирах в году (Вейк-ан-Зее, Линарес, Дортмунд и т.д.), а остальное время посвящает поддержанию своей физической формы, дебютной подготовке и пр. Что касается лично меня, то, к большому сожалению, Израиль – совсем не «брендовая» страна. Например, в прошлом году в Биле организаторы в открытую сказали, что очень хотели бы видеть меня в составе, но спонсор пожелал увидеть представителей более «респектабельных» стран…

Эмиль и Вика

Круговые турниры не жалуют меня вниманием. Это не моя персональная проблема. Даже такой шахматист как Гельфанд 80 процентов своих партий сегодня играет с шахматистами, которые объективно слабее его. Это далеко не самый лучший путь для самосовершенствования.
– Коли уж ты упомянул Леко, то про него все говорят, что, несмотря на то что ему уже 25, он продолжает прогрессировать, осваивать что-то новое для себя в шахматах. Ты старше Петера – продолжаешь ли ты расти или с каждым годом становится всё труднее?
– Не сказал бы, что мне становится труднее прогрессировать или находить недостатки в своей игре. Наверное, у меня еще достаточно огрехов, которые исправлять и исправлять… Не могу, окинув свое творчество объективным взглядом, сказать: «Стоп! Всё нормально, осталось подумать: где можно еще наработать?!» Для меня не составляет труда понять, над чем следует поработать. Другой вопрос: как? Как улучшаться – а это совсем другая тема!
Кстати говоря, не вижу большой разницы между 25, 27 или 30 годами. Никакого «крайнего» возраста, когда работа останавливается и начинаешь подумывать о том, не пора ли уходить из шахмат, не существует. Да, в 27 память функционирует хуже, чем в 17, – это естественно. Но ведь десятилетиями, до наступления компьютерной эры, считалось, что оптимальный возраст для шахматиста – между 25 и 35 годами (а если посмотреть на самых великих – от Ласкера до Смыслова и от Корчного до Карпова и Каспарова, они и вовсе раздвинули временные рамки игры экстра-класса). Когда многое уже пройдено, наработаны определенные навыки, приходит шахматная мудрость, компенсирующая недостаток сил и энергии, – надо признать, это тоже не пустые слова…
Мне 27 – и я не считаю, что это какой-то «пиковый» возраст и дальше всё пойдет по нисходящей. Другое дело, как работать над конкретными проблемами, не изменяя своему фирменному стилю и в то же время пытаясь стать гибче, разнообразнее – не таким «прямым».
– Не с этим ли желанием связана твоя совместная работа с Гельфандом? Интересно, вы на равных или Борис для тебя – вроде «дядьки Черномора», который наставляет тебя на «путь истинный»?
– Мы с Борей, к сожалению, работаем не так часто, как хотелось бы (оба достаточно много играем и часто не находимся вместе в Израиле). Конечно, я смотрю на Гельфанда, как на человека, умудренного многолетней работой над шахматами, наделенного огромными знаниями и прекрасным пониманием. Но он отнюдь не мой тренер, поэтому я не могу чего-то «тянуть» из него, а он не дает мне глобальных советов, которые бы сильно продвинули меня вперед. В основном мы обсуждаем дебютную теорию, смотрим варианты, которые оба играем…
– И при этом в турнирах бьетесь друг с другом, не щадя живота своего?!
– Ну, судя по результатам, ему удается лучше настроиться на эти поединки…
– Ты видел изнутри творческую лабораторию многих сильных шахматистов. Кто произвел на тебя наибольшее впечатление – и захотелось ли походить на него?
– У меня действительно был опыт общения со многими крупными шахматистами. Но выделять кого-то из них мне бы не хотелось. Что касается стремления на кого-то походить, то оно мне по жизни вообще не присуще. Ну а в шахматах менять свой стиль ради того, чтобы быть похожим на какого-то великого игрока, мне, честно говоря, и в голову не приходило…
– Многие сильные игроки на Западе постепенно отходят от практической игры, перенося основной упор на преподавание шахмат. Мог бы представить себя в такой роли?
– В принципе я с удовольствием занимаюсь с талантливой молодежью, прочел курс лекций для молодежной сборной Исландии и неоднократно «держал речь» перед различными юношескими сборными Израиля. Мне кажется, получалось весьма и весьма неплохо…
А вот учить, как ставить мат ладьей одинокому королю и что такое оппозиция, – это все же не по мне. В любом случае об уходе из шахмат ради преподавания речи не идет.
– Иными словами, ты еще не наигрался в шахматы?
– А разве по моим партиям этого не заметно?
– Хорошо, но ты ставишь для себя какую-то планку? Например, «достигнув вот этого, я посчитаю свою задачу выполненной и уйду из шахмат»… Или уйти из шахмат нельзя?!
– Конечно, нет. Ведь если удастся достигнуть чего-то конкретного, самое интересное только начнется!

Даниэль ГОРМАЛЛИ (ENG) – Эмиль СУТОВСКИЙ (ISR)
Гибралтар 2005

36...Nf4!!

– Но в шахматном мире у тебя имидж разностороннего человека, который не замыкается в пределах 64 клеток. Для самого себя определился: кто ты – гроссмейстер, певец, может быть, еще кто-то? И какова роль шахмат в твоей жизни – это ее стержень?
– Конечно, если говорить о профессиональном и серьезном отношении, то шахматы превалируют надо всем, здесь даже не о чем говорить. А то, что в моей жизни присутствуют не только шахматы, наверное, это мешает, хотя с какой-то стороны и помогает: у меня нет жесткой зацикленности, которая присуща некоторым крупным шахматистам. Может, где-то я и разбрасываюсь… Не буду называть фамилию очень большого шахматиста, который, комментируя какую-то мою неудачу, сказал: «Лучше бы он меньше языков знал!» А мне по жизни так интересней. Но отношусь к шахматам серьезно – и профессионально подхожу к любым мелочам во время турнира.
– Что с твоей певческой карьерой?
– В прошлом году практически не занимался из-за серьезных проблем с носом. Однако, залечив рану, вернулся в строй: в этом году дал небольшой концерт на закрытии турнира в Гибралтаре и, весьма вероятно, буду петь на закрытии турнира в Дортмунде.
– Думал ли о том, чтобы попробовать себя в других сферах – политике, бизнесе?
– Пока на это физически нет времени. Хотя меня и приглашали в свои ряды несколько крупных израильских партий. Не склонен серьезно задумываться над этим вопросом… По крайней мере, до тех пор пока не остановлюсь в своем шахматном развитии.
– А как чувствуешь себя в браке?
– За исключением двух «послебрачных» периодов (упомянутых выше), реалии соответствуют и даже кое в чем превосходят мои ожидания…
– Не могу не спросить. После того как вы с Викой сыграли свадьбу, насколько твоя жизнь стала более гармоничной? И вообще, как это отразилось на шахматах?
– Послесвадебный период, как известно, не очень хорошо действует на шахматистов, и свои сто пунктов, согласно «закону Халифмана», я честно отдал. А дальше… Не могу сказать, что это действует на меня отрицательно или положительно. Но когда Вика приезжает со мной на турнир, я обычно играю хорошо (жаль, это происходит не так часто). Словом, после свадьбы у меня как не было резкого скачка наверх, так не произошло и ухудшения результатов. Чисто эмоционально, разумеется, приятно чувствовать рядом с собой любимого и любящего человека, а какое влияние это оказывает на шахматы, судить не берусь…
– И последнее: чувствуешь себя счастливым человеком, у которого всё есть?
– А что такое счастье? Мне кажется, это состояние возникает слишком редко и слишком ненадолго, поэтому трудно встретить человека, который утверждает, что он счастлив. Однако, как мне кажется, существует понятие «профессионального счастья». Конечно, это относится к первым минутам после победы в «Аэрофлоте», но, возможно, наиболее полно его отражает заключительная позиция из моей партии с Гормалли!

Последние турниры

Чемпионат России
СуперФинал

Крамник - Fritz

Мемориал Таля

Топалов - Крамник

Томск. Высшая лига

Майнц

Россия - Китай

Все материалы
ChessPro

Эмиль СУТОВСКИЙ:
«Мне надо играть так, как играю я!»

Иванчук – самый тяжелый соперник Сутовского

Смыслов – дважды коллега Эмиля: в шахматах и музыке!

«Тронная речь» Эмиля Сутовского

Эмиль и Вика