Энциклопедия	Владимир НЕЙШТАДТ
CТРАСТЬ И ВОЕННАЯ ТАЙНА ГРОССМЕЙСТЕРА РОЙБЕНА ФАЙНА

Один из триумфаторов АВРО-1938, едва ли не самого знаменитого турнира всех времен, внес свой вклад в разгром подводного флота Третьего рейха и в решающие сражения против милитаристской Японии.

Почти всю Вторую мировую выдающийся шахматист и теоретик занимался аналитикой в секретной группе ученых при ВМФ США, о чем свидетельствуют материалы, эксклюзивно предоставленные автору ChessPro Центром военно-морских исследований (CNA) в Александрии (пригород Вашингтона).

КАК ЮГОСЛАВ ВАСЯ ПЕРЕШЕЛ ДОРОГУ АМЕРИКАНЦУ РОЙБЕНУ

Малость опоздали в тот дождливый день на поезд в Ленинград молодой российский литератор Николай Чуковский и гостивший у него и его родителей на даче в пригороде американский писатель Дос Пассос, чьи романы тогда (в конце 20-х годов прошлого столетия) еще не были доступны русскому читателю. Скоротать время до следующего поезда решили в станционном буфете – за кружкой пива с нехитрой закуской в виде моченого гороха и черного хлеба. С удовольствием поглощая пенный напиток, Чуковский-младший и Дос Пассос оживленно беседовали. Столь же оживленно за соседним столиком переговаривалась компания молодых людей, один из которых – милиционер в форменной рубашке и наганом на боку – время от времени поглядывал на писателей.

"И я заметил, – вспоминал потом Николай Корнеевич, – что эти взгляды беспокоят Дос Пассоса. Он нервно взглядывал то на милиционера, то на меня. Я, занятый тяжелым трудом – составлением в уме английских фраз, – долго не обращал на его тревогу никакого внимания.

И вдруг, – продолжает мемуарист, – милиционер встал из-за своего столика и двинулся к нам. Дос Пассос, гремя стулом, мгновенно вскочил. Лицо его побелело.

– Извиняюсь, – сказал мне милиционер, стараясь быть как можно вежливее. – Мой портфель на подоконнике...

Он обошел наш столик и взял портфель. Дос Пассос, все еще не понимая, стоял на своих длинных ногах, готовый ко всему.

– Извиняюсь... Извиняюсь... – повторял милиционер, прикладывая руку к фуражке.

И только когда он, зажав брезентовый портфель под мышкой, вышел, Дос Пассос наконец все понял, порозовел и опустился на стул. И тут только мне стало ясным, до какой степени страшной кажется ему наша страна и каким одиноким и беззащитным чувствует он себя в ней."

Десять лет спустя еще один знаток Манхэттена, молодой американский гроссмейстер Ройбен Файн приехал в СССР сразиться в двух тренировочных турнирах. Эта страна тоже показалась ему страшной, как и его земляку Дос Пассосу.

Один из героев трилогии Джона Дос Пассоса "США" Джо Уильямс по вечерам "иногда ездил в Манхэттен и играл в шахматы в Клубе моряков". Сам же писатель – дотошный исследователь Нью-Йорка – наверняка заглядывал на огонек в самые знаменитые клубы крупнейшего мегаполиса – Манхэттенский, Маршалла, и вполне мог наблюдать, как завсегдатай этих клубов Руби Файн рубит в блиц и рапид всех подряд. За редчайшим исключением, о чем ниже...

Много позднее в интервью журналу "Чесс Лайф" гроссмейстер скажет: он был в СССР во время чисток, когда, по слухам, казнили по тысяче человек в день, вспомнит про сопровождавшего его человека, которого расстреляли вскоре после того, как он, Файн, покинул Россию. А вспоминая ту свою поездку в автобиографической книге "Страсть к шахматам", Файн c грустью заметил, что советские мастера, столь любезные с ним во время игры, страшились посетить его в гостинице, чтобы просто пообщаться, поговорить о том о сем...

Имя сопровождавшего его тогда человека Ройбен не назвал, а это был Петр Муссури, даровитый журналист и составитель шахматных задач. Поскольку он был не советским гражданином, а подданным Греции, то в журнале "Шахматы в СССР" и газете "64. Шахматы и шашки в рабочем клубе" мог публиковаться только как внештатник...

Как иностранца, Муссури легче было командировать на зарубежные турниры. Эти поездки за бугор ему дорого обошлись. По сценарию, разработанному в ведомстве, державшем страну в ежовых рукавицах, Муссури, будучи в Париже, якобы получил там 10000 долларов на финансирование контрреволюционной троцкистской организации в Советском Союзе. Членом ее будто бы состоял Буду Мдивани (на тот момент зам. председателя Совнаркома Грузии), который, как указывалось в материалах сфабрикованного дела, поручил матери Петра Анне Петровне, чтоб она попросила сына получить во французской столице те самые 10000 долларов. Очевидно, "сценаристы"-энкавэдэшники тут зацепились за поездку Петра Муссури в Париж по окончании Ноттингемского турнира 1936 года. Кстати, в той поездке Муссури составил компанию триумфатору Ноттингема Михаилу Ботвиннику (о чем Михаил Моисеевич пишет в своей книге "К достижению цели").

Арестовали Муссури 20 марта, двумя днями раньше Файн прибыл в Ленинград. Как знать, может, органы этого и дожидались, не решаясь арестовывать Петра в момент нахождения в Москве его подопечного – американского гостя, чей визит широко освещался главными советскими официозами "Правдой" и "Известиями" (не говоря уже об изданиях шахматных). В последующие годы советская пресса побаловала еще большим вниманием из приезжавших к нам американцев (не из коридоров власти) разве что члена ЦК коммунистической партии США кудрявую Анджелу Дэвис.

Петр Муссури, 1911 г.р., был расстрелян 1 августа 1937-го, место захоронения – Донское кладбище. Там же место захоронения и Анны Петровны Муссури (работавшей до ареста массажисткой-косметичкой в одной из московских поликлиник), которую помимо участия в контрреволюционной организации обвинили еще и в шпионаже. Расстреляна 31 июля, днем раньше своего старшего сына.

Младший сын Николай Муссури, 1919 г.р., также обвинявшийся в принадлежности к контрреволюционерам-троцкистам и в шпионаже, получил по приговору ВКВС 2-ю категорию, то есть 10 лет лагерей. Его дальнейшая судьба неизвестна... Анна Петровна и Петр реабилитированы в один день – 24 декабря 1957 года.

Информируя 5 марта 1937-го о приезде в Москву Файна, газета "Правда" аттестовала его как одного из крупнейших современных шахматистов. А ведь ему было всего 22… Когда за пару лет до этого Файн написал письмо руководству Всесоюзной шахсекции с просьбой включить его в состав только еще планировавшегося 2-го Московского международного турнира, оргкомитет, возглавляемый Николаем Григорьевым, даже не соизволил ответить юному американцу. Зато уважили аналогичную просьбу югослава Васи Пирца... Вася, получается, котировался тогда в советских шахматных кругах выше Ройбена!

Добрая половина 1-й полосы газеты "64" за 5 марта 1937 года была посвящена приезду в Москву юного американского гроссмейстера. На Белорусском вокзале его встречали представители Всесоюзного комитета физкультуры, члены оргкомитета предстоящего тренировочного турнира, представители СМИ... По-моему, человек в шапке пирожком за спиной улыбающегося Файна – это Владимир Снегирев, тогдашний начальник шахматного отдела Комитета. "За непрезентабельной внешностью, – писал о Снегиреве М.Ботвинник, – скрывался настойчивый, умный и целеустремленный человек... Любопытно, что учился он в Москве в одной школе с чемпионкой мира Верой Менчик". С большой долей уверенности можно предположить, что именно Снегирев инициировал и организовывал тот визит Файна в СССР.

Любопытно, что из информационной заметки на этой же первой полосе "64" следует, что в московском тренировочном турнире с участием гроссмейстеров Файна и Лилиенталя должен был сразиться и Федор Богатырчук. Но по каким-то причинам он на турнир не прибыл...

ПОДПОРУЧИК КИЖЕ-2,"ОБЬЕЗДИВШИЙ ПОЛМИРА", или "ДЛЯ АРГЕНТИНЫ НЕПЛОХО"

На 5-м Всесоюзном шахматно-шашечном съезде пламенный златоуст-юрист Николай Крыленко со всей решимостью твердокаменного партийца обрушился на частный журнал "Шахматы" (издававшийся Николаем Грековым) за то, что он стоит в стороне от общественно-политической жизни молодой страны Советов. Все сильнее раздражал шахматного вождя сильный конкурент государственного периодического издания "64. Шахматы и шашки в рабочем клубе" (наполнявшегося, добавим, с подачи его главреда Крыленко всевозможной политической трескотней).

В тот же год "первый советский шахматист" и прихлопнул грековский журнал, сотрудничавший с "белоэмигрантом" Алехиным, "предателем и ренегатом" Боголюбовым, Нимцовичем, Грюнфельдом, Шпильманом и другими знаменитостями. Журнал, оперативно и ярко освещавший все наиболее значимые шахматные события на земном шаре 20-х годов прошлого столетия... К примеру, в начале 1927-го "Шахматы" дали пару репортажей своего заграничного корреспондента Вячеслава Рахманова (сперва подписывавшегося инициалами В.Р.) из "большого нефритового зала Манхэттен-отеля" с крупнейшего турнира в Нью-Йорке, затем этот же Рахманов выдал серию "корреспонденций из Буэнос-Айреса" с матча Капабланка – Алехин.

"11 сентября, – сообщал Рахманов, – я ступил ногой на землю Буэнос-Айреса, города, где я, объездивший только полмира, никогда не бывал раньше. Я нарочно приехал за несколько дней до начала матча: мне хотелось понаблюдать обоих соперников до начала борьбы, чтобы этим "до" пококетничать по окончании матча, ибо, конечно, такая борьба (о, как я предвкушал ее!) не может не отразиться на психике человека". Рахманов поделился с читателями "Шахмат", как он лихо интервьюировал обоих участников эпохального сражения – Капабланку и Алехина, как однажды он пришел на матч с "милой девушкой", на которую "весьма пристально взглянул Капа". А что, импозантный кубинец был еще тот ловелас! После сенсационных проигрышей Капабланкой двух партий подряд Рахманов сообщал: "По городу ходит анекдот, что один немой, услышав о результате вчерашней партии, воскликнул: "Не может быть!" – но после этого опять потерял дар речи от огорчения, потому что он ярый капабланкист. Ничего, для Аргентины неплохо".

На эти репортажи обозревателя грековских "Шахмат" из аргентинской столицы специалисты ссылаются до сих пор. Так, Исаак и Владимир Линдеры, описывая в своей энциклопедии о 14 обладателях мировой шахматной короны перипетии матча Капабланка – Алехин, цитируют "дневник очевидца буэнос-айресского матча журналиста Вячеслава Рахманова".

Теперь заглянем в 1-й том "Моих великих предшественников", чтобы прочесть такой вот абзац на странице 429-й в главе "Буэнос-Айрес глазами Алехина":

"В Буэнос-Айресе творилось что-то невообразимое (после того, как счет стал 3:2 в пользу Алехина – В.Н.). В те дни по городу ходил анекдот, будто бы один немой, ярый капабланкист, услышав о результате 12-й партии, воскликнул: "Не может быть!" – и с горя опять потерял дар речи". Узнали? Почти слово в слово – повтор вышеприведенного анекдота из буэнос-айресских корреспонденций Вячеслава Рахманова, кстати, полностью перепечатанных в приложении к изданному в Москве в 1991-м алехинскому сборнику "На пути к высшим шахматным достижениям". В преамбуле составители сборника И.Романов (один из создателей советских шахматных энциклопедий 1964, 1990 гг.) и его коллега историк Б.Туров ничтоже сумняшеся аттестуют Рахманова как "сотрудничавшего с журналом "Шахматы" талантливого русского журналиста-эмигранта".

На самом деле никакого русского шахматного журналиста-эмигранта по имени Вячеслав Рахманов не существовало, под таким псевдонимом разыгрывал читателей "Шахмат" москвич, член Союза писателей СССР с 1934 года (с момента учреждения этого звания), поэт и переводчик Владимир Ильич Нейштадт. Это мой двоюродный дядя (у нас полностью совпадают имя, отчество и фамилия). Он сочинял репортажи с крупнейших шахматных турниров (в разных уголках планеты), вообще-то не покидая Белокаменную, черпая информацию из зарубежной периодики (благо знал множество языков), сочиняя для своих репортажей анекдоты типа этого, про немого капабланкиста…

Владимир Нейштадт (старший) входил в команду, готовившую специальные выпуски шахматно-шашечной газеты "64" об АВРО-1938. Их затем объединили под одной обложкой, в этом сборнике можно прочесть стихотворные опусы и "заметки на полях" Нейштадта, пользовавшегося различными псевдонимами – «гроссмейстер Савелий Ивановер, Вечный шах» и т.д.

Блестящий результат Файна (5,5 из 7) в первом круге Нейштадт прокомментировал как "Григорий Шах":

Опровержение таблицы умножения

Провидя все в квадратном мире,
Пророки сыпали слова:
Что Файн партнерам трын-трава,
Что ясен он как дважды два
И наберет очка четыре.
Но в первом круге, хваткой львиной,
Он ухитрился доказать,
Что дважды два бывает пять.
А если где-то поднажать,
То иногда и с половиной.

А вот такие еще четверостишия «Вечного шаха» из тех спецвыпусков под общим заголовком «А.С.Пушкин об участниках»:

Файн, Керес и Ботвинник

Крепнет слава с каждым годом,
От оваций зал дрожит:
По дороге полным ходом
Тройка борзая бежит.

Решевский

И другим он яму роет,
И его тузят слегка:
То разгулье удалое,
То сердечная тоска.

Алехин

Пролетают быстро годы.
Чемпион уже не тот,
И туман и непогоды
Осень быстрая несет.

Если бы Вячеслав Рахманов, то бишь Владимир Нейштадт действительно освещал знаменитый Нью-Йоркский супер 1927 года (собравший всех титанов шахматной мысли за исключением Ласкера) из Манхэттен-отеля, он мог бы обратить внимание на мальца, шустро переставлявшего фигуры на демонстрационных досках под доглядом распорядителя турнира Гезы Мароци. Этим юным демонстратором был не кто иной, как будущий претендент на мировую шахматную корону Ройбен Файн... Десять лет спустя, будучи в СССР, он проведет один из сеансов одновременной игры в московском Доме писателя. Лучшие шахматисты среди советских писателей (в их числе и первокатегорник Владимир Нейштадт) лишь слегка пощипали заморского сеансера, выигравшего 22 партии, проигравшего 2 и сделавшего одну ничью. Как сообщалось в газете "64", на этом "вечере присутствовали, кроме Файна, гроссмейстер А.Лилиенталь, мастер В.Алаторцев (сыгравшие в московском тренировочном турнире с участием молодого американца), председатель туркома Н.Зубарев.

После игры практически в одни ворота участники сеанса и часть болельщиков прошли в банкетный зал, где уже были богато накрыты столы с красной рыбкой и прочими деликатесами вперемежку с различными горячительными напитками. Подняли бокалы за здравие руководства страны во главе с великим Сталиным, затем за здравие заокеанского гостя, после чего гроссмейстер толкнул подобающую в таких случаях речь (говорил по-немецки, а переводил, скорее всего, Владимир Нейштадт, вообще-то специализировавшийся на переводах Бехера и других немецких поэтов – В.Н.). Он отметил прекрасную игру советских мастеров и столь же прекрасную организацию тренировочного турнира (хотя какие только комплименты Файн тогда ни рассыпал о постановке шахматного дела в Советской России, на 4-й Московский международный турнир, планировавшийся на 1938-й, его так и не пригласили, да и сам турнир не состоялся, поскольку главного организатора Крыленко смололи жернова "Большого террора") и в заключение сказал:

– Меня нисколько не удивляет, что экс-чемпион мира Эмануил Ласкер и такой крупный гроссмейстер, как Лилиенталь, избрали своим местом жительства Советский Союз. Здесь шахматистам созданы замечательные условия для плодотворного творчества.

"ВЫ УЖЕ ВИДИТЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ МАРШАЛЛ"

Кстати, как только Файн прибыл тогда в СССР из Амстердама (где готовил чемпиона мира Эйве к матчу за мировую корону с жаждавшим отреваншироваться Алехиным), он первым делом навестил Ласкера, жившего вместе с супругой Мартой в пятиэтажке в Большом Спасоглинищевском переулке (в последующие годы в том здании долгое время располагалась редакция газеты "Советский спорт"). Великий шахматный борец встретил Ройбена, как тот потом сообщил в "Известиях", "в отличном настроении, довольный своей жизнью". Д-р Ласкер, заключил Файн, "нашел, наконец, спасение от материальных забот и ныне спокойно занимается математикой. Мы долго беседовали". Остается только гадать – о чем. Но очевидно, что умудренный жизнью Ласкер не сообщил молодому гостю, что в письме шахматному вождю Крыленко от 4 марта 1935 года просил разрешить ему "примерно в течение двух лет (и этот срок в марте 1937-го уже истекал, а больше двух лет Эмануил, видимо, и не рассчитывал прожить в Москве) окончить одну научно-исследовательскую работу". В этом же письме Ласкер поставил очень важное для себя условие: "Свои отношения с заграницей я хочу поддерживать и в том случае, если я получу право здесь (в СССР – В.Н.) жить. Например, я бы хотел иметь полную свободу ездить за границу. Этой "полной свободой" Эмануил и Марта несколько месяцев спустя после визита Файна и воспользовались, покинув СССР навсегда... Не уловил Файн чемоданного настроения Эмануила II и его супруги? Ну а если даже и уловил – разве мог он об этом сказать корреспонденту главной советской газеты…

Частенько гостивший тогда у четы Ласкеров Петр Муссури наверняка рассказывал им о том, как все больше нагнеталась атмосфера страха в советском обществе, переводил жуткие передовицы в "64" и "Шахматах в СССР" c заголовками типа «Разгромим врага!» («контрреволюционную троцкистскую банду презренных и подлых врагов народа»)…

В 1934-м в Цюрихе на банкете по случаю окончания крупного международного турнира Александр Алехин, стоя с фужером в руке, почтительно повернулся к сидевшему поодаль седовласому джентльмену с характерным профилем, легко узнаваемым всеми поклонниками Каиссы, и почти с нежностью произнес:

– Ласкер был моим учителем, и без него я не мог бы стать тем, кем я стал.

Считал Ласкера своим учителем и Файн. Все, что вышло из-под его пера об Эмануиле II, написано с большой теплотой.

Ройбен всю жизнь помнил, как Ласкер однажды сказал ему, еще безусому юнцу, когда они что-то анализировали за доской: "Вы уже видите больше, чем Маршалл". Это он услышал от мэтра как раз в "Маршалле", в клубе, с которым Файна так много связывало и откуда, собственно, он и шагнул в мир Больших шахмат...

Первый московский международный, 1925 год. Боголюбов против Ласкера, за игрой наблюдает Крыленко.

10 лет спустя, 11 марта 1935-го шахматный вождь обратится с письмом (с пометкой «секретно») к вождю всех народов, в котором попросит санкционировать «следующие мероприятия в отношении Ласкера»:

1. Пойти ему навстречу и разрешить ему остаться в СССР вместе с женой, сколько он хочет.

2. Предложить ЦИК СССР наградить его званием «заслуженного деятеля искусства» с назначением ему пенсии на все время его пребывания в СССР, в 1000 рублей в месяц…

Просьбу Крыленко оперативно рассмотрело Политбюро ЦК ВКП(б) 8 дней спустя, и высший партийный ареопаг постановил – «разрешить Эм.Ласкеру остаться в СССР вместе с женой, на срок по его желанию, с сохранением за ним права выезжать за границу для участия в международных шахматных турнирах».

Другие ходатайства Крыленко политбюро отвергло (единственный из шахматистов, получивший звание «Заслуженный деятель искусств» – легендарный этюдист Алексей Троицкий).

Решение кремлевских «вождей» по Ласкеру созревало, когда в Белокаменной проходил II Московский международный турнир. С членами оргкомитета Эмануил II общался только через переводчика, в постижении «великого и могучего» не продвинулся ни на йоту. И вдруг 67-летний экс-чемпион заговорил по-русски – в радиорепортажах Вадима Синявского! Секрет раскрылся много позднее. «Ласкер писал тексты своих выступлений по-немецки, – вспоминал Синявский, будучи уже мэтром радиожурналистики, – мы переводили их на русский, но слова писали латинскими буквами. Экс-чемпион прилежно заучивал эту «смесь» и смело произносил ее перед микрофоном!»

Было в этом что-то трогательное. Вынужденный покинуть родину после прихода Гитлера, Ласкер стремился стать как можно менее чужим в стране, предоставившей ему кров.

…1 мая 1936-го великий шахматист весь день, несмотря на неважное самочувствие, простоял на гостевой трибуне на Красной плошади. Мудрец, философ, он не мог не уловить зловещую схожесть идолопоклонства. Там, в Германии – человеку с усиками, здесь, в СССР – человеку с усами…

По словам Файна, «Ласкер был уравновешенным джентльменом и гением игры с листа, без всякой подготовки».

"ОПАСНЫЙ ПАРЕНЬ"

На возвращавшегося белым днем из библиотеки домой с книгами под мышкой 8-летнего Эдгара Альтшулера вдруг налетели двое подростков постарше: давай деньги, жиденок! Помертвевший от страха малыш безропотно отдал все, что у него было – десятицентовик и два цента. Один из нападавших, злобный коротышка со страшными мертвенно-белесыми близко посаженными глазами, забрав монетки, чуть не насадил на нож свою жертву... Это произошло в Восточном Бронксе, самом непривилегированном нью-йоркском районе, где человеку запросто могли пырнуть ножом в живот только за то, что он еврей... Как едва не пырнули этому мальцу Эдгару, юному герою романа Э.Доктороу "Всемирная ярмарка" – там о Восточном Бронксе сказано, что он "славился не только хулиганистыми мальчишками, но были тут и настоящие крупные гангстеры".

Вот в этом, населенном преимущественно недавними иммигрантами из Европы Восточном Бронксе, фактически криминогенной зоне, где "ни в коем случае нельзя было расслабляться, а надо было смотреть в оба", прошли детство и молодость будущего покорителя шахматной Европы, иммигранта во втором поколении (кстати, в 1914-м, когда Ройбен появился на свет, Бронкс был выделен в самостоятельный боро (район) Нью-Йорка). Его родители перебрались за океан из Польши, входившей тогда в состав Российской империи. Мама будущего гроссмейстера была родом из Одессы (таки одесситка!), отец – из Варшавы. Он оставил семью, когда Ройбену было два года.

Как и многие талантливые, но бедные молодые люди города "желтого дьявола", Ройбен поступил на бесплатное обучение в городской колледж Нью-Йорка (City College – alma mater многих выдающихся личностей, крупнейших ученых, Нобелевских лауреатов...) Другой уроженец Бронкса, гроссмейстер Арнольд Денкер так запечатлел своего друга-товарища и многолетнего соперника по американским турнирам в пору его взросления:

"Ройбен был маленьким голубоглазым блондином, на полгода младше меня. Некоторым он казался самоуверенным, даже, может, и нахальным, но мне кажется, это у него был просто такой защитный фасад, типичный для чересчур впечатлительных юношей. Фактически он всегда был готов к шутке, мистификации, розыгрышу. В один памятный вечер Ройбен появился на сеансе одновременной игры в клубе Маршалла в наряде завоевателя Марса из популярного тогда киносериала. Два "нубийских раба" стояли рядом с ним, готовые броситься на защиту своего повелителя. Одним словом, Ройбен был бедный мальчик и славный малый, выросший в Восточном Бронксе, где во время Великой депрессии ему было тяжело просто выжить."

С шахматными фигурами Ройбена, когда ему не было и восьми, познакомил его дядя. Причем не совсем верно научил, какая фигура как ходит, с этим его племянник разобрался сам несколько позднее. Малыш был приятно удивлен, когда ему однажды попалась на глаза газета с ходами шахматных партий. Он сообразил, что их, оказывается, можно записывать, и тут же засел овладевать шахматной нотацией.

"Уже в детстве у меня обнаружилась необычайная тяга к шахматам. Меня влекло к ним, как утку к воде", – пишет Фрэнк Маршалл в книге "50 лет за шахматной доской". А вот один из самых знаменитых его учеников Файн вспоминал, что поначалу шахматы были для него лишь одной из игр, которыми он "наслаждался". Поступив в 1927-м в городской колледж, Ройбен стал играть за его шахматную команду – "среднюю даже по стандартам нью-йорских колледжей". В студенческом чемпионате города будущему супергроссмейстеру сперва не удалось даже пробиться в финал. Сильно повлекло Ройбена к шахматам – "как утку к воде", – лишь когда он в 1929-м стал регулярно посещать клубы Маршалла и Манхэттена. Он там дневал и ночевал, поскольку учеба в колледже давалась ему шутя. В Маршальском клубе фирменным блюдом были турниры по 10 секунд на ход, в Манхэттенском – "призы", турнирчики в быстрые шахматы с 3 участниками на высадку (нокаут-система).

"Вначале мастера ("эксперты") давали мне вперед коня и ход, – вспоминал Файн, – но это скоро минимизировалось до пешки и двух ходов вперед, затем пешки и хода, и в конце концов я стал биться с мастерами на равных. Мои успехи и авантюрная игра были таковы, что я получил прозвище "опасный парень". В быстрых шахматах и блице я прогрессировал быстрее, чем в обычной турнирной игре, с 1931-го регулярно выигрывал все такие турниры, кто бы в них ни играл. Единственный, кто все еще легко побивал меня в то время, был Капабланка, в "Манхэттене" к нему относились как к богу. Первый мой большой успех в серьезных турнирах – в 1931-м в чемпионате штата Нью-Йорк. Там был очень сильный состав, фаворитом был Дейк, только что вернувшийся из Чехословакии, где американская сборная победила на турнире наций. Фред Рейнфельд был первым, я – вторым. Если бы не мой курьезный просмотр в последнем туре, мы бы поделили первое место. А дело было так. Я отложил партию с Сидни Бернштейном в позиции, где он имел ладью и слона против моей ладьи. Но ни я, ни он не знали, как там дальше играть. Но тут Давид Поланд, был такой талантливый игрок, прекрасно разбиравшийся в окончаниях, хорошо потренировал нас обоих (чтоб было все по-честному) по части подобных эндшпилей, и мы возобновили игру. И Сидни, и я долгое время маневрировали в соответствии с указаниями Давида, я вроде неплохо защищался, но после того, как уже были сделаны 40 ходов и недалеко оставалось до спасительных 50, все же влип в матовую сеть и проиграл".

Трое друзей, уроженцев Бронкса, самого криминального района Нью-Йорка: (слева направо) Ройбен Файн, Арнольд Денкер и Сидни Бернштейн (участник 8 чемпионатов США, в которых, в отличие от Денкера, бывало что и притормаживал Решевского; в чемпионате-1936 Сидни у Решевского выиграл, в 1938-м сделал ничью).

Из всех троих самый решительный отпор бронксовским блатарям мог дать Денкер, один из самых высокорослых американских шахматистов (наряду с почти двухметровыми Фрэнком Маршаллом и Израилем Горовицем). Физически крепкий, Арнольд в юности сильно увлекался, помимо шахмат, боксом и бейсболом.

Отточенная сотнями блицтурниров острота мысли не раз выручала Файна в цейтнотах в серьезной игре. Жаль, так и не удалось ему в пору его турнирного взлета сразиться в блиц с Капабланкой. Возможно, Файн бы поквитался за те проигрыши кубинцу в Манхэттен-клубе, когда был еще совсем юным…

В одном из интервью Файн сказал о Фрэнке Маршалле, что это был «любезный человек, которого часто можно было встретить в Marshall chess club играющим в бридж». Легендарный американский шахматист умер на одной из нью-йоркских улиц 9 ноября 1944 года от разрыва сердца, во время прогулки…

Международный дебют будущего триумфатора АВРО-турнира состоялся в Пасадене (1932 г.) в турнире с участием Александра Алехина и был фактически провальным (выиграл, естественно, Алехин – 8,5 из 11, Кэжден отстал на очко). Файн финишировал в самом хвосте, впрочем, с победителем-то сыграл вничью. Находившийся на пике формы Алехин (после своего феноменального триумфа в Бледе!) не смог сломить сопротивление 17-летнего юнца, на тот момент, если Файн в "Страсти к шахматам" не лукавит, не прочитавшего ни одной шахматной книги. Ту партию с чемпионом мира он описывал так:

"Мы встречались с Алехиным в последнем туре. Как обычно при игре черными, я ответил защитой Алехина. Он постепенно сманеврировал в выигрышную позицию, и я вдобавок очутился в ужасном цейтноте. Возможно, из-за этого (я вынужден был играть так быстро, что он не верил, что я успею) я сумел устоять".

Вот с этого момента Файн становится и для Алехина "опасным парнем"! Далее он так описывает их противоборство: "Вскорости после Пасадены (полвека спустя в этом фешенебельном пригороде Лос-Анджелеса во время ночной прогулки полицией был задержан по подозрению в ограблении банка "пасаденский затворник" Бобби Фишер; его два дня продержали в местной кутузке, где, свидетельствовал великий шахматист в своей сенсационной книге "Как меня пытали в Пасадене", его "раздели донага и бросили в таком виде в холодный карцер" – В.Н.) Алехин посетил Нью-Йорк. Мы сыграли несколько легких партий в "Маршалле", и я выиграл большинство из них. На это он очень разозлился (он никогда не любил проигрывать) и вызвал меня на матч из шести партий по 10 секунд на ход на ставку в 10 долларов. Эта недостижимая тогда для меня сумма была быстро собрана моими болельщиками. Насколько помню, он сумел выиграть 3,5 на 2,5. Я был изумлен такой его потребностью победить меня, тогда еще малоизвестного шахматиста, при этом я себя зауважал за то, как я здорово стал играть в быстрые шахматы. Годы спустя на АВРО мы с Алехиным регулярно играли легкие партии по гульдену (55 центов в то время) за партию, и я выигрывал почти каждый раз. Но он настаивал, чтобы мы играли.

В турнирах наши первые 4 партии – ничьи, хотя я стал выше него в Ноттингеме и в Амстердаме (тоже в 1936-м). В Гастингсе 1937-38 я шел впереди него на пол-очка перед предпоследним туром. Он пошел в рискованную атаку, я напутал, защищаясь, и проиграл. Эту партию я привожу в своем сборнике избранных партий как лучшую из проигранных мной.

Тем временем меня нанял Эйве быть его секундантом в матче 1937 года за мировое первенство, дав мне повод вновь интенсивно изучить игру Алехина. До этого я написал книгу о матче Алехин – Боголюбов совместно с Фредом Рейнфельдом, что еще тогда позволило мне оценить стиль Алехина. Мое знание его игры стало настолько точным, что в одной из партий Алехина с Эйве в 1937-м я с какого-то момента предсказывал его ответы на протяжении 17 ходов. Он стоял на проигрыш, и партия так и закончилась его поражением.

К тому времени, как моя предвоенная шахматная карьера по существу уже закончилась, мы сыграли с Алехиным 9 раз: я выиграл три партии, проиграл две, и четыре были ничьи. Если был бы организован матч между нами в 1939-м (после АВРО) – у меня мало сомнений в том, что я выиграл бы его. Но у судьбы были другие планы".