Ага. Верное замечание. Моё изложение совершенно неполно - не сказано в чём состоит эта жизнь. Могу отослать к предисловию к "Пути жизни" Толстого, где он даёт краткое(пп 1-5) и в то же время развёрнутое(дальнейшие пп 6-31) и имхо полное в некотором смысле изложение.
По непосредственному смыслу Вашего замечания. По христианскому учению смысл жизни, точнее, единственно настоящая жизнь - любовь к Богу, слияние с ним, и вытекающая из них любовь к ближнему, преуспеяние в любви. Согласно исламу, насколько знаю - покорность Богу, примерно то же в иудаизме с конкретизацией - исполнение Закона.
Уважаемый Григорий глубоко как то, по эклезиастовски что ли, копнул, есть где поразмышлять. Ну, с моими то, скудными познаниями ухватиться не за что, нет того "импульса" духовного, который открыл бы дорогу к благодати. Где то встречалось мне, если в христианстве - любовь, то в исламе - справедливость, в буддизме - абсолютное ничто, и далее, т.е. в каждой вере некий "код" с ключевым словом, а все вместе и есть похоже, то самое неизведанное для нас "измерение"
Об искусстве(текст, вызванный результатом опроса "Имя России" - месте Высоцкого в нём).
В самом деле, человечек складывает слова в размер и ритфму, или бренчит на гитаре - и что ж в этом такого? Почему в опросах он опережает героев, полковоцев, императоров, которые могли всех бренчальшиков одним пальцем?
А ведь опережает. Разобраться надо - как завещал Конфуций.
Задача трудна, но, к счастью, давно решена. Удовлетворительноем и имхо, окончательное решение дано Толстым. Вот оно.
От пелёнки зловонной до смердящего савана - путь человека. Рождаемся, растём, старимся, умираем. Жрём, пьём, срём, трахаемся, спим - и снова повторяем цикл. Одно и тоже И нет просвета - ибо жизнь имеет концом смерть. И постоянные страдания и опасности. Так оно вроде выходит.
Но человек знает - не так. Жизнь - не суета, а добро. Как, почему? - ведь и мы умрём, и дети наши умрут, и народ когда-нибудь исчезнет, и человечество, и само Солнце когда-то погаснет.
Да, но мы ЗНАЕМ - ДОБРО. Ибо я - часть всемирного и неунечтожимого чего-то, что ни описать ни понять мы не можем в терминах разума, но можем чувствовать как его присутствие, так и нашу связь с ним.
Это знание, открывающееся людям в отдельные моменты жизни - недоказуемое и в тоже время несомненное - ясно провозглашено и сделаны из него выводы великими просветителями.
Но обычно человек самостоятельно испытывает это чувств, ощущение - всего лишь несколько раз в жизни.
В остальное время это знание для него теоретическое, умственное и воспоминательное.
Так вот, роль искусства - переводить сознание этой истины из области теоретического знания в область чувства. Пробивать стену тюрьмы скучного, ограниченного, затхлого я - быть связью между я и другими людьми, человечеством, природой, Богом.
Эта связь осуществляется в 2-х формах
1. Показ, что те же чувства, которые свойственны мне - переживали и переживают и другие люди. Потому для очень многих самые любимые вовсе не самые великие, а самуе близкие им поэты, композиторы, писатели. Мне, например, самый близкие, Винокуров, Бёлль, Шостакович, Толстой, Маша Школьник. Разны их маштабы - но они - мои. Так же чувствовали, так же ощущали мир, так же к нему относились.
2. Передача, заражение чувствами, мне обычно несвойственными, Думаю, это надо признать более высокой степенью. В частности, Пушкин, Толстой, Высоцкий обьяли весь мир чувств, свойственных человекy, приобщили меня(и не только меня) ко всей жизни человечества. И потому их гениальность - высшей пробы. И вечна - пока жив русский язык - будет благодарность людей этим титанам, и другим того же ранга - например, Бетховену - соединяющим человечество воедино - и ныне и присно, и вовеки веков.
Что перед их подвигом(это подвиг, ибо сделать то, что они сделали - нужно было фантастическое горение и гигантский труд в самоотвержении) - деятельность всяких Наполеонов, Лениных и Цезарей. Цицерон выше меня - сказал Цезарь - ибо раздвинуть пределы римского духа важнее ,чем раздвинуть пределы римского государства.
Мне судьба - до последней черты, до креста
Спорить до хрипоты (а за ней - немота),
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что - не то это все, не тот и не та!
Что - лабазники врут про ошибки Христа,
Что - пока еще в грунт не влежалась плита,-
Триста лет под татарами - жизнь еще та:
Маета трехсотлетняя и нищета.
Но под властью татар жил Иван Калита,
И уж был не один, кто один против ста.
Пот намерений добрых и бунтов тщета,
Пугачевщина, кровь и опять - нищета...
Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта,-
Повторю даже в образе злого шута,-
Но не стоит предмет, да и тема не та,-
Суета всех сует - все равно суета.
Только чашу испить - не успеть на бегу,
Даже если разлить - все равно не смогу;
Или выплеснуть в наглую рожу врагу -
Не ломаюсь, не лгу - все равно не могу;
На вертящемся гладком и скользком кругу
Равновесье держу, изгибаюсь в дугу!
Что же с чашею делать?! Разбить - не могу!
Потерплю - и достойного подстерегу:
Передам - и не надо держаться в кругу
И в кромешную тьму, и в неясную згу,-
Другу передоверивши чашу, сбегу!
Смог ли он ее выпить - узнать не смогу.
Я с сошедшими с круга пасусь на лугу,
Я о чаше невыпитой здесь ни гугу -
Никому не скажу, при себе сберегу,-
А сказать - и затопчут меня на лугу.
Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу!
Может, кто-то когда-то поставит свечу
Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
И веселый манер, на котором шучу...
Даже если сулят золотую парчу
Или порчу грозят напустить - не хочу,-
На ослабленном нерве я не зазвучу -
Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу!
Лучше я загуляю, запью, заторчу,
Все, что за ночь кропаю,- в чаду растопчу,
Лучше голову песне своей откручу,-
Но не буду скользить словно пыль по лучу!
...Если все-таки чашу испить мне судьба,
Если музыка с песней не слишком груба,
Если вдруг докажу, даже с пеной у рта,-
Я уйду и скажу, что не все суета
Grigoriy: Запросто. Вот например Строчков:
"Господи
я-то ладно.
Ты-то как"
В этих 3-ёх строчках больше содержания, чем во всём мусоре, выданном Бердяевыми, Ильенковыми, Флоренскими и иже с ними за всю их жизнь.
Лунь Юй. Дао Дэ Дэ дзин. "Материализм и эмпириокритизм".
А вот эта знаменитая фраза "plus ça change, plus c'est la même chose" тянет на содержательную философскую мысль?
Канонический английский перевод - the more things change, the more they stay the same.
На счет канонического русского перевода не уверен.
По моим ощущениям содержание тут есть, причем содержание отличное от того, что Энгельс вычитал у Гегеля, назвал законом отрицания отрицания и заставил большинство присутствующих зубрить во втором, кажется, семестре.
Мой старый текст о том, что такое мысль.
"мысль - это высказывание о некотором объекте, о связи его с другими или о различных его состояниях. Мысль может быть простая - “Гришка - дурак” или сложная ( ну тут пример естественно не привожу, раз сложная - примерчик нужен на пару страниц), может быть естественая - “Красивая девушка, хорошо бы с ней побаловаться” и не очень - “О как сладостно, когда тело моё разрывают в клочки”, может быть грандиозной - “Не противься злому”, а м б мелкой - “Ох и нагажу я этой Марьяше творожнице”. М б великой, а м б ничтожной. Может касаться предметов реальных, а может - воображаемых. Для оценки серьёзности, важности, ниовизны мыслей необходима шкала - которая различна у разных людей, тем не менее, когда речь идёт об общейзвестных предметах, эти шкалы сравнимы. В частности, одна из ролей религии - установление шкалы оценки мысли и действия по важности.
Ваша же шкала оценк построена очевидно на звонкости слов, “изображающих” некоторое утверждение для Вашего личного уха (не знаю, правого или левого, м б вперемежку). Для неё даже необязательно наличие объекта. И поскольку шкала эта такова, она принципиально не м б сравнена с другими и обсужаема. Попытки её критиковать - но и попытки её пропагандировать - нонсенс.
В частности, естественно, что обычно утверждения, которые Вы называете мыслями - не мысли с точки зрения любой нормальной шкалы - у них нет денотата, объекта высказывания. И столь же естественно, что Вы не в состоянии опознать и оценить мысли других людей - не всегда они звонко сформулированы. А когда оцениваете, эти оценки опять же фантастичны - по любой нормальной шкале."
Этот текст обращён к небезызвестному(для читающих мои посты) Техасцу, но сказанное в нём об оригинальности шкалы оценок применимо и к некоторым другим, в частности, к некоторым членам данного форума(nomina, естественно, sunt odiosa).
Michael_S: Григорий, а как вы отличаете мыслителя (кстати, приведете пару примеров мыслителей), от немыслителя типа Достоевского Федора Михайловича, царствие ему небесное и их обоих от благонамеренного трепла, которое, как известно, Бердяев?
Есть у вас формальный алгоритм?
И, кстати, насколько я понял, по вашему мнению мыслитель и философ не синонимы. В чем разница?
Это простые вопросы.
Бывают в жизни и науке сложные вопросы. Некоторых людей(даже большинство, я думаю) они в некоторые периоды жизни остро мучат, они пытаются найти на них ответы. Мыслитель - это человек, который глубоко вник в проблему, осветил её новым светом, прояснил, иногда - решил. Достоевский не мыслитель, ибо хотя проблемы, о которых он думал были для него мучительны, но в решение их он не внёс ровно ничего и не захотел понять(точнее принять) те решения, которые были сделаны до него. Его роль - и огромная - что он проблемы(точнее, одну, которой почти полностью посвящено его творчество - как невинность соблюсти и капитал приобрести - но это только как проблемы - там етйхё много чего - сочувствие, жалость, муки совести) высветил, обнажил, выразил в художественной форме).
Толстой же мыслитель - ибо проблемы о которых он думал, иногда очень непростые он иногда сумел довести до полной ясности, а иногда(например, что такое искусство) - и решить. У него кроме художественного гения - в котором он как минимум Достоевскому имхо не уступал, а даже думаю и превосходил - была и острота, ясность и сила мысли - которых у Достоевского не было - по моральным причинам. Достоевский испугался ответов - а Толстой нет.
Далее, хотя Толстой безусловно мыслитель большого масштаба, но новых ответов он не создал - как он сам говорил - у него не было для этого должной силы мысли, а принял те, которые дал Христос(а например ответы Моисея, Исайи, Сократа, Конфуция, ... - были новые ответы, ступени на пути к ответу Христа). А Достоевский - не принял, а ограничился обожанием этих ответов и их автора(я в него камень не кидаю, тут и я на ровно том же уровне).
Далее, философия - это область науки, точнее мысли со своими особыми проблемами и задачами. Не всё на свете есть философия - так же как не всё есть лингвистика,математика или физика. Толстой собственно философскими проблемами не интересовался практически, во всяком случае как исследователь - разве с большой натяжкой можно таковыми признать его исследования в области искусства. Потому он не философ.
Особенностью философии по сравнению с другими науками является, имхо, что она интересуется вопросами, в принципе "неразрешимыми" для разума - но необходимо перед ним встающими - типа вопроса об основаниях нашего знания о мире, о доказуемости этого знания и самого нашего существования и т д и т п. Результаы философии - более ясное понимание этих проблем, ответы на какие вопросо мы неизбежно должны принять "на веру", перевод некоторых проблем из филосфских - в компетенцию других наук. Например, блестящими достижениями философии являются имхо открытие Гегелем законов диалектики - развития и описание их конкретных проявлений, открытия Канта в области оснований нашего знания и понимания.
Отличие честных мыслителей - пусть даже инебольшого ранга - от блудословов типа Бердяева или мошенников типа Соловьёва в следующем.
Мыслитель или философ решает определённую проблему, пытается понять и осветить какой-то круг вопросов.
У Бердяева, как легко видеть, ничего подобного нет. Нет ни вопросов, ни, естественно, попыток их решения(во всяком случае, мне такие его тексты не попадались, а примеры, приведёные его хвалителями поражают умственым и нравственным убожеством - и ничем другим). А есть бесконечный словесный понос на темы "как бы хорошо было бы, есл бы было так, как мне нравится, и как бледны, серы и ничтожны все, кто не понимает, как же хорошо то, что мне нравится. А на святыню церкви я не посягаю". Тьфу.
Соловьёв же (человек замечательно умный) решением проблем занимается, и тратит на это много сил и ума, но его проблемы весьма специфические :-)
Собственно настоящих вопросов у него нет, а есть ответы, кои ему явились непонятно откуда. Беда в том, что этих ответов много и они друг с другом никак не сопрягаются. Но это была бы беда для честного человека, а Соловьёв никак таким(интеллектуально) не являлся . Он начинает сколачивать сложнейшие конструкции, запрятывая очевидные противоречия вглубь своих ухищрений. Для людей, любящих словесные и логические ухищрения, но равнодушных к истине и реальным проблемам(типа Лосева) он сходит за философа.
Замечательная статья Могултая о Бабеле. Я до того как её прочёл не знал подробностей, но сама по себе характеристика Бабеля как грязи, падали, нечеловека - убедительно обосновываемая Могулатаем - для меня была очевидна из текстов Бабеля - он полностью в них раскрывается. Мне совершенно непонятно, как можно этого не видеть.
Настоящая фамилия Исаака Бабеля, сына неплохого коммерсанта – Бобель. На русский слух это звучит не смешнее, чем в измененном им виде, но по-еврейски разница большая. Бабель по-еврейски – в данном случае к сожалению – значит «Вавилон».
Поразительное дело: этот человек был неспособен жить, если рядом душегубы не пили человеческую кровь, и если он сам в этом время от времени не участвовал, восхищаясь этими душегубами и наблюдая за ними. Что еще более поразительно, этот человек ни о чем другом не то чтобы не умел, а даже не мог писать.
В 1916 году Горький посоветовал ему пойти «в люди» - набираться необходимого писателю опыта. Бабель исполнял этот завет настойчиво, но довольно однообразно и явно ошибочно. Уже в декабре 1917 года он приехал в Петроград, поглядев по дороге, как большевистские заградотряды в порядке борьбы с торговым капиталом хватают и тащат на расстрел мешочников, то есть людей, пытавшихся продать мешок какой-нибудь картошки или хлеба, - и с этого самого поезда отправился работать в ЧК (куда его немедленно взяли). Чуть позже он служил в продотрядах, то есть в зондеркомандах, специализирующихся на грабеже хлеба у крестьян воооруженной рукой; еще позже, в 1920, служил в Первой Конной - номинально (под чужим именем, с удостоверением на Кирилла Васильевича Лютова, впоследствии он использовал это имя в «Конармии») политотдельским военкором, а на самом деле – по чекистски-осведомительной линии (Нина Буденная: «Он сам от ЧК был приставлен к Конной. Вся его компания была чекистской, он в НКВД левой ногой дверь открывал…. Бабель дружил с замечательным мхатовским актером Борисом Ливановым. Он был с ним откровенен, а ливановский сын Вася, будущий телевизионный Шерлок Холмс, внимательно слушал разговоры взрослых. Позже он мне их пересказал: про чекиста из "Конармии" Бабель говорил - "это я". Отец приятельствовал с Львом Шейниным, писателем и бывшим энкавэдистом, знающим человеком, и тот тоже подтверждал, что у Бабеля без "чеки" дело не обошлось»).
Назвать все это хождением «в люди», как сделал это Бабель в своей автобиографии, можно только при полном забвении смысла самого термина; это было, конечно, хождение в нелюди. Во все перечисленные нелюди ходить можно было только совершенно добровольно –Бабель так и ходил.
В ЧК Бабель работал в Иностранном отделе, служа революции своим знанием иностранных языков. Сам Бабель своим трудом в ЧК немало гордился, и когда в 1930 году возникли разговоры касательно его политического лица, отвечал: “В свое время мои рассказы о прежней работе в Чека подняли за границей страшный скандал, и я был более или менее бойкотируемым человеком”. Далее Бабель продолжает, говоря о себе самом: “Все же "Литературная газета" поступила неправильно, не показав предварительно статью /с компроматом на Бабеля- А.Н./ мне. Мне кажется, что здесь идет речь о человеке безукоризненной репутации, и по отношению к такому человеку "Литературная газета" поступила несколько поспешно…. Как могло случиться, чтобы на человека, который с декабря 1917 года работал в Чека, против которого за все эти годы не поднялся и не мог подняться ни один голос, как могло случиться, чтобы на такого человека был вылит такой ушат грязи?”
Службу в ЧК Бабель использовал с душой: спускался в подвалы и наблюдал пытки и расстрелы, чинимые его коллегами. Его вдова, Пирожкова, говорит по этому поводу: «Надо сказать следующее: на основании этого факта про Бабеля говорили, что вот он работал в ЧК, что спускался в подвалы и т.д. (в другом интервью еще яснее: “Были утверждения, что в бытность работы там Бабель спускался в подвалы, наблюдая мучения обреченных”). Бабель ведь никогда этого не отрицал». Действительно, не отрицал. Полонский, долго работавший с Бабелем, записывает в дневнике: «Бабель работал не только в Конной, он работал в Чека… Он присутствовал при смертных казнях, он наблюдал расстрелы, он собрал огромный материал о жестокости революции”.
По этой части Бабель был все-таки скопидом и эгоист. Есенин вот свое знакомство с чекистами использовал более щедро: девушкам, за которыми приударял, предлагал сходить посмотреть, как расстреливают – «Хотите поглядеть, как расстреливают? Могу устроить». Бабель такие впечатления собирал исключительно для самого себя, и никого с собой посмотреть на это не звал. Вот если речь шла не о расстрелах в ЧК, а о насилии масштабом поменьше – тут уж и звал, и потчевал…
Илья Эренбург вспоминает, что при первой же его встрече с Бабелем тот потащил его в пивную, где собирались воры-рецидивисты и прочая публика такого же полета. В скором времени начались две пьяные драки; дрались бутылками, хватало и крови. Эренбург пишет: «Я не выдержал: «Пойдем?» «Бабель удивился: «Но ведь здесь очень интересно...»
А вот Леонид Утесов: «Мы как-то встретились с ним в Ростове. – Ледя, у меня тут есть один знакомый чудак, он ждет нас сегодня к обеду, - сообщил мне Бабель.
Чудак оказался военным... Когда обед был закончен, он предложил: Пойдемте на двор, я вам покажу зверя.
Действительно, во дворе стояла клетка, а в клетке из угла в угол метался матерый волк. Хозяин взял длинную палку и, просунув ее между железных прутьев, принялся злобно дразнить зверя, приговаривая: «Попался? Попался?»
Мы с Бабелем переглянулись... Потом глаза его скользнули по клетке, по палке, по лицу хозяина... И чего только не было в этих глазах! В них было и жалость, и негодование, и любопытство. Но больше всего было все-таки любопытства.
- Скажите, чтобы он прекратил, - прошептал я.
- Молчите, старик! – сказал Бабель. – Человек все должен знать. Это невкусно, но любопытно.
В искусстве Бабеля мы многим обязаны этому любопытству».
Смотреть на эти развлечения с волком и ходил к своему знакомому Бабель – и Утесова на это же зазывал; и не первый раз ходил. Повторных сеансов душа просила.
Фурманову он как-то рассказывал, что в Первой Конной были дела и похуже, чем он описал в «Конармии», что пленных поляков там все время в массовом порядке саблями рубили, и у него это из глаз нейдет.
Тоже невкусно, но любопытно.
«В искусстве Бабеля мы многим обязаны этому любопытству». А действительно: кто любимые бабелевские герои, предмет восхищения и пафоса? Бандиты из Конармии. Бандиты с Молдаванки (эти даже никем другим и не притворялись). «Бедняцкие» активисты эпохи коллективизации. И самые любимые герои, предмет поклонения и восторга - чекисты. ("Для нас тогда чекисты были - святые люди," - вспоминает Лиля Брик в 60-е годы. Ну оно и неудивительно: Осип Брик работал в ЧК, Лиля имела удостоверение той же организации..) Говорил как-то Бабель Фурманову, что хочет писать большую вещь о ЧК: «Только не знаю , справлюсь ли -- очень уж однобоко думаю о ЧК . И это оттого, что чекисты, которых знаю, ну ... ну просто святые люди, даже те, что собственноручно расстреливали. И я опасаюсь, не получилось бы приторно. А другой стороны не знаю. Да и не знаю вовсе настроений тех, которые населяли камеры - это меня как-то даже и не интересует. Все-таки возьмусь». Фурманов даже изумился немного. И о том же (не называя, правда, темы по имени) Виктору Финку: «сказал, что у каждого писателя есть своя заветная тема, о котрой он мечтает всю жизнь, а добраться до нее не может».
Жаль, что не написал Бабель о чекистах – вот это в точности было бы благовествование о Шер-хане, сочинение Табаки. (До темы Бабель добраться не мог. Но до самих чекистов как добрался в 1917, так и не отставал – знакомства у него там были обширные; он откровенно разговаривал наедине с Генрихом Ягодой и имел в «очень хороших приятелях» Льва Шейнина – так сказать, весь диапазон сверху донизу).
Если не наблюдать, как расстреливают чекисты, то хоть понаблюдать между дел, как допрашивают следователи… Из письма 23.04.1925: “Позавчерашний день я провел в Лукьяновской тюрьме с прокурором и следователем, они допрашивали двух мужиков, убивших какого-то Клименку, селькора здешней украинской газеты. Это было очень грустно и несправедливо, как всякий человеческий суд, но лучше и достойнее было мне сидеть с этими жалкими убившими мужиками, чем болтать позорный вздор где-нибудь в городе, в редакции”.
А если не чекистами и не следователями, то обычными убийцами тоже можно полюбоваться. Из письма 25.04.1925: "...Погода здесь дурная. Тепло-то оно тепло, но дует ветер, мелкий злой ветер с песком, такие ветры бывают в нищих пыльных южных городах. Я много ходил сегодня по окраине Киева, есть такая Татарка, что у черта на куличках, там один безногий парень, страстный любитель голубей, убил из-за голубиной охоты своего соседа, убил из обреза. Мне это показалось близким, я пошел на Татарку, там, по-моему, очень хорошо живут люди, т. е. грубо и страстно, простые люди..."
Убил соседа из обреза. Мне это показалось близким. Очень хорошо живут люди…
Ну то есть не так хорошо, как могли бы – в клетки никого не сажают и не дразнят, по подвалам не расстреливают. Но хоть соседей убивают… (“Люди” здесь – та же системная ошибка, которая у Бабеля с оппозицией “люди – нелюди” прослеживалась выше).
Бабель, еще письмо: "На днях решил засесть за рассказ для Вас, за отделку, но проснулся и вдруг услышал, как говорят бандиты, и весь день писал про бандитов. Понимаете, как услышал, как они разговаривают, - не мог оторваться".
И так всю жизнь. Как в декабре 17 услышал чекистские разговоры, так и не смог оторваться.
Бывают зрелища и победнее, чем расстрелы, но все равно ничего. “В тот его приход он рассказывал мне, как был на кремации Эдуарда Багрицкого. Его пустили куда-то вниз, куда никого не пускают, где в специальный глазок он мог видеть процесс сжигания. Рассказывал, как приподнялось тело в огне и как заставил себя досмотреть это ужасное зрелище”.
Все тот же Эренбург: в тридцатые годы «Бабель поселился в квартире старой француженки в парижском предместье Нейи; хозяйка запирала его на ночь – боялась, что он ее зарежет. А ничего страшного в облике Исаака Эммануиловича не было; просто он многих озадачивал: бог его знает, что за человек и чем он занимается...» – хорошее сочетание фраз в пассаже вышло у Ильи Григорьича.
Чуткая была старушка! Чуткая, но не аналитического склада: уловив совершенно точно, что от этого человека несет кровью , она не разобрала, что своими руками он никогда этой крови не прольет – только примкнет к проливающим, чтобы насмотреться. «Невкусно, но любопытно». Правда, не только насмотреться – поучаствовать тоже.
Начинается коллективизация. Из других предприятий того же пошиба и масштаба, происходивших после 1920 года, ничего, кроме ряда немецких развлечений 40-х годов, не прослеживается. Ничего – решительно ничего – Бабеля участвовать в этом погроме не обязывало; разве ж оно дело писателей, хоть бы и советских?
Но пропустить такое он никак не мог. Сам попросился. Вспоминает Гехт: «Во время коллективизации Бабель попросил областных работников назначить его секретарем сельсовета в подмосковном селе Молоденове». В Молоденове Бабель проработал всю вторую половину 1930 года. Работал бесплатно – «за интерес».
Это примерно как если бы немецкий писатель Эн попросился покомандовать немножко каким-нибудь гетто в период его частичной разгрузки. Надо немцам отдать должное: они такого писателя и близко бы к работе не подпустили. А советские областные работники – почему нет? Назначили. «Но у этого странного секретаря сельсовета, - продолжает Гехт, - ...в избушку над оврагом заезжали военные в чине комкоров». Ну, комкоры – это еще что; как мы помним, Бабель был близко знаком с самим Генрихом Ягодой и вел с ним доверительные беседы. При таких знакомствах неудивительно, что областные работники не отказали.
Но не одной Московской областью жив человек. О чуть более раннем времени – рубеже 1929/30 - вспоминает Макотинский: «Получив от Киевской кинофабрики аванс по договору на сценарий «Пышка», Бабель внезапно увлекся событиями сплошной коллективизации и, даже не помышляя об экранизации мопассановского рассказа, отправился в большое село на Киевщине». Это была та самая Великая Старица, о которой Бабель написал несколько рассказов. На Киевщину он тоже отправился не просто наблюдать: киевские областные работники расстарались не хуже московских. В том же году Бабель писал: «Я принимал участие в кампании по коллективизации Бориспольского района Киевского округа – пробыл там с февраля по апрель сего (1930) года».
Правда, в самом начале 1930 Бабель, по воспоминаниям Макотинского, заехал к нему в Киев из Великой Старицы в гости и заявил, что на селе происходит нечто непередаваемое и что он «ничего не понимает». В оправдание ему надо сказать, что в тот момент в происходящем на селе ровно ничего не понял сам товарищ Сталин, так что счел необходимым выступить со своим «Головокружением от успехов». Этой статьей, вкупе с дальнейшими мерами, он сделал ситуацию кристально понятной и для себя, и для Бабеля: как выясняется, Бабель, в самом начале 1930 года еще «ничего не понимавший» в том, что происходит на селе, тут же вернулся туда и с февраля по апрель того же года сам это происходящее продолжал направлять – стало быть, понял... Так что разговор с Макотинским – это не разочарование в коллективизации, а солидарность с одной из большевистских линий в этой самой коллективизации, а именно, той самой, что отстаивал Генеральный.
Потом, как мы помним, Бабель переезжает заниматься коллективизацией Подмосковья - но ранней весной 1931 он опять на два месяца возвращается коллективизировать всю ту же Киевщину! Подытоживая этот период, Бабель писал: «Последние два года я живу в деревне, в колхозах, стараюсь смотреть на жизнь изнутри («живу» тут все-таки не совсем точно; о мелком немецком коменданте на оккупированных территориях было бы не совсем корректно сказать, что он «живет» в округе, окормляемой его комендатурой)... Недавно я почувствовал, что мне опять хорошо писать». «Я более или менее близкое участие принимал в коллективизации 1929-30 г. Я несколько лет пытаюсь это описать. Как будто теперь у меня получается».
В другой речи о том же: «Медвежьи углы подсказали мне новый ритм».
Из всех способов добывать вдохновение изложенный, конечно, прецедентов в мировой литературе не имеет. Миф о том, что Державин вешал пугачевцев, чтобы испытать пиитическое вдохновение, так и остается мифом, а Эрнст Юнгер пошел не в оккупационную комендатуру заведовать грабежом и депортациями, а в вермахт, и тоже не за вдохновением. Полонский, пообщавшись с Бабелем на все эти темы, вписывает в дневник: «Его жадность к крови, к смерти, к убийствам, ко всему страшному, его почти садическая страсть к страданиям ограничила его материал. Он присутствовал при смертных казнях, он наблюдал расстрелы, он собрал огромный материал о жестокости революции. Слезы и кровь -- вот его материал. Он не может работать на обычном материале, ему нужен особенный, острый, пряный, смертельный. Ведь вся "Конармия" такова. А все, что у него есть теперь, -- это, вероятно, про Чека”
Еще Бабель, в письме к родным тех времен: «Писанье – это сейчас не сиденье за столом, а езда, участие в живой жизни... связь с каким-нибудь предприятием или учреждением...» Можно было бы даже уточнить, с каким именно учреждением у Бабеля с 1917 была особенно дружеская связь, но существеннее отметить одну терминологическую ошибку: с такой настойчивостью, добровольно рваться осуществлять коллективизацию, проведя за этим осуществлением ее самые замечательные годы – это означает участвовать не в «живой жизни», а разве уж «в мертвой смерти». Ошибка тут у Бабеля опять та же самая, что с идентификацией «людей» в обороте «ходить в люди» в 1918-1920 годах.
Мыслимо ли, чтобы такой человек да не поддержал большевиков всей своей - ну, "всей своей душой" тут едва ли выговоришь - всем своим коррелятом души? В нынешние времена корреспондент стыдливо задает престарелой вдове Бабеля наводящий вопрос: «Возможно, раздвоенность Бабеля сказывалась и в том, что, с одной стороны, он прекрасно видел и понимал все зло, которое принес России Октябрьский переворот, с другой - он искал свой собственный путь осмысления революции?»
Вдова честно отвечает: «Мне очень трудно ответить на этот вопрос, потому что в те годы, когда я была с Бабелем, никакой раздвоенности я в нем не замечала… Идея революции в те годы всем казалась привлекательной».
Всем – это все же преувеличение… Но Бабелю казалась. Вот он пишет про какого-то литератора из народа по фамилии Митрофанов: “Человек, который в самом деле понимает, что такое литература. Поразительный человек, одно из высших оправданий нашей революции, если бы она, святая, нуждалась в оправданиях!”
Не только идея, но и практика революции казалась Бабелю чрезвычайно привлекательной (исключая осужденные Сталиным перегибы по колхозной части на рубеже 29/30 гг.). Из Горловки 20 января 1934 года Бабель писал своей матери: "Очень правильно сделал, что побывал в Донбассе, край этот знать необходимо. Дух бодрости и успеха у нас теперь сильнее, чем за все 16 лет революции".
Еще бы не сильнее. Только что прошел, трудами большевиков, дикий голод, унесший в общем числе пяти-шести миллионов своих жертв сотни тысяч покойников в той самой юго-восточной Украине, откуда Бабель пишет про бодрость и успех.
То ли дело полный упадок Франции! Оттуда Бабель хочет спасти, вывезя в СССР, собственную малолетнюю дочь Наташу (его первая жена и дочь жили за границей). “Еду знакомиться с трехлетней француженкой, -- сказал он. -- Хотел бы привезти ее в Россию, так как боюсь, что из нее там сделают обезьянку”. Речь шла о его дочери Наташе, которую он еще не видел”. На счастье девочки, ничего из этого проекта у Бабеля не вышло: мать девочки не дала. А то, помимо прочего, промаршировала бы Наташа в 39 году прямиком в советский спецдетдом как дочь расстрелянного троцкиста, вредителя и шпиона…
В общем, портрет вполне законченный.
Шкловский о Бабеле: “Люди снимают картины о революции, о революционных войнах, и получается так, что все это очень страшно, очень мрачно, что это не только переламывает и убивает, но это затаптывает людей. Это верно, но верно не до конца. У Бабеля бойцы Первой Конной армии представляют себе войну и фронт как свое кровное, радостное дело. Над лугами -- небо, а краем неба -- победа. Люди пестры и радостны не потому, что они пестро оделись, а потому, что они оделись к празднику.
Бабель -- оптимист революционной войны, Бабель изобразил непобедимую молодость, трудно побеждаемую старость и торжество вдохновения. Бабель не пацифист -- он солдат революции”.
Оптимист революционной войны – это верно, а вот про солдата никуда не годится. Он не солдат, он даже не палач. Он был всего-навсего подмастерьем палачей от революции в 1917-20 гг. и катом-добровольцем мелкого разряда в коллективизацию.
Вспоминает Нюренберг: “Чисто бабелевская гиперболичность и острая, неповторимая выразительность были приемами, которыми он пользовался для достижения единственной цели -- внушить слушателю идею добра. Он словно говорил ему: "Ты можешь и должен быть добрым. Слушая меня, ты будешь таким. Самая созидательная и важная сила в человеке -- добро". "Стыдно после рассказов Бабеля быть недобрым", -- думалось мне”.
Бумага, известное дело, все стерпит. Какому добру учил Бабель, блистательно демонстрирует пассаж из Леонида Утесова о бабелевской “Соли” (сюжет ее, напомним, в том, что красноармеец Никита Балмашев по совету товарищей пристреливает бабу, которая везла продавать сверток соли – пристреливает ровно за то, что она везла продавать сверток соли. Баба пыталась провезти сверток с солью под видом запеленутого младенца).
Вот что пишет Утесов.
“В искусстве Бабеля мы многим обязаны этому любопытству (к насилию – см. выше предыдущий утесовский пассаж: про то, как дразнили волка.- А.Н.). И любопытство стало дорогой в литературу. Бабель пошел по этой дороге и не сходил с нее до конца. Дорога шла через годы гражданской войны, когда величие событий рождало мужественные, суровые характеры. Они нравились Бабелю, и он не только "скандалил" за письменным столом, изображая их, но, чтобы быть достойным своих героев, начал "скандалить на людях". Вот откуда взялся "Мой первый гусь". Вот где я верю ему. Тяжело, но любопытно. Любопытство его, подчас жестокое, всегда было оправданно. Помните, что происходило в душе Никиты Балмашева перед тем, как товарищи сказали ему: "Ударь ее из винта"? "И, увидев эту невредимую женщину, и несказанную Расею вокруг нее, и крестьянские поля без колоса, и поруганных девиц, и товарищей, которые много ездют на фронт, но мало возвращаются, я хотел спрыгнуть с вагона и себя кончить или ее кончить. Но казаки имели ко мне сожаление и сказали: -- Ударь ее из винта".
Вот оно, оправдание жестокого поступка Балмашева. "Казаки имели к нему сожаление"! И я им сочувствую, и всякий, кто жил в то романтическое, жестокое время, поступил бы так же”.
“И я им сочувствую, и всякий, кто жил в то романтическое время, поступил бы так же”. Тут, товарищи, мы и видим то самое добро, которому, как справедливо отметил товарищ Нюренберг, всю жизнь научал читателей товарищ Бабель
Ага. Напомнило нашу "дискуссию" об отлучении. "Моё" определение -"акт об изгнании верующего из конфессии по канонической процедуре" тт принять отказались, равно и сформулировать своё. В качестве д-в отлучения тт приводились фразы иерархов, частью которых было "церковь вообще никого не отлучает"(причём не только специалистами по рекламе, от которых отсутствие логики можно было ожидать) и "официальное мнение РПЦ" - что и вообще то абсурд(общеизвестна проституированность этой организации, что ей сейчас выгодно, то сейчас и "официальное мнение"), но поскольку сформулировать что такое "официальное мнение РПЦ" тт отказывались - абсурд в квадрате.
В общем, примерно тоже, что и по Вашей ссылке ,единственное отличие - крайняя агрессивность тт - у фейнмана всё было мирно :-)
Григорий, не советую - попытка опять завести cтарую пластинку закончится предсказуемо..
достаточно поэтому дать ссылку на старый разговор - ведь все равно ничего нового сказать вы не сможете,
так зачем заходить на 25-й круг?!
зы. впрочем, тут , в своем треде, вы вольны делать, что угодно
все просто - я считаю приплетать по всему форуму "старые споры" не следует,
но раз уж хочется - на то и ваш тред, или на худой конец в теме , где спор и родился.
В порядке обмена мнениями
Григорий, я прочел Конармию и Одесские рассказы месяц назад, то есть воспоминания очень свежи
и могу сказать, что такого антивоенного произведения, как Конармия, еще не встречал. Вольно ли, невольно ли достигнут такой эффект-я не знаю.
что же до Одесских рассказов, то и они не вызвали омерзения
больше того, какой же у Бабеля сочный, буквально физически вкусный стиль изложения
Трудно ругать писателя за натурализм
а вот ни падальности, ни нечеловечности между строк я не нашел
чем-то напомнило Платонова
Одно могу сказать: который раз удивляюсь, насколько же могут отличаться у людей литературные вкусы
Не вызвали и не вызвали. Бабель любуется бандитами и палачами, зрелище мучений людей и издевательств над ними вызывает у него дикий восторг. Мне это ясно видно, Вам(как и многим) - нет(к сожалению). Ошибаетесь вы. Статья Могултая - доказательство. Но мне это д-во собственно было не нужно, я и без неё знал, а вас не убеждает.
Щерб, извините, смотреть "уроки" Быкова, которого я считаю дураком и мерзавчикoм, и который судя по отрывкам,которые я смотрел, в своих уроках (как и естественно ожидать от дурака и мерзавчика) несёт дикую чушь - я не буду. Так что если Вы хотели мне что-то доказать - своими словами, плиз.
Дисклеймер. Повторяю, Быкова я считаю огромным талантом(в поэзии) видимо первым сейчас поэтом России.
Например. Можно написать что-то более омерзительное, гнусное, чем этот отрывок:
"Во время налета, в ту грозную ночь, когда мычали подкалываемые коровы,
и телки скользили в материнской крови, когда факелы плясали, как черные
девы, и бабы-молочницы шарахались и визжали под дулами дружелюбных
браунингов, - в ту грозную ночь во двор выбежала в вырезной рубашке дочь
старика Эйхбаума - Циля. И победа Короля стала его поражением.
Через два дня Беня без предупреждения вернул Эйхбауму все забранные
деньги и после этого явился вечером с визитом. Он был одет в оранжевый
костюм, под его манжеткой сиял бриллиантовый браслет; он вошел в комнату,
поздоровался и попросил у Эйхбаума руки его дочери Цили. Старика хватил
легкий удар, но он поднялся. В старике было еще жизни лет на двадцать.
- Слушайте, Эйхбаум, - сказал ему Король, - когда вы умрете, я похороню
вас на первом еврейском кладбище, у самых ворот. Я поставлю вам, Эйхбаум,
памятник из розового мрамора. Я сделаю вас старостой Бродской синагоги. Я
брошу специальность, Эйхбаум, и поступлю в ваше дело компаньоном. У нас
будет двести коров, Эйхбаум. Я убью всех молочников, кроме вас. Вор не
будет ходить по той улице, на которой вы живете. Я выстрою вам дачу на
шестнадцатой станции... И вспомните, Эйхбаум, вы ведь тоже не были в
молодости раввином. Кто подделал завещание, не будем об этом говорить
громко?.. И зять у вас будет Король, не сопляк, а Король, Эйхбаум...
И он добился своего, Беня Крик, потому что он был страстен, а страсть
владычествует над мирами. Новобрачные прожили три месяца в тучной
Бессарабии, среди винограда, обильной пищи и любовного пота.".
Ответ: как ни странно, можно. Вот д-во:
" Го-гу-го, - закричал еврей Савка, - прости меня, Венчик, я опоздал, -
и он затопал ногами и стал махать руками. Потом он выстрелил, и пуля
попала Мугинштейну в живот.
Нужны ли тут слова? Был человек и нет человека. Жил себе невинный
холостяк, как птица на ветке, - и вот он погиб через глупость. Пришел
еврей, похожий на матроса, и выстрелил не в какую-нибудь бутылку с
сюрпризом, а в живот человека. Нужны ли тут слова?
- Тикать с конторы, - крикнул Беня и побежал последним. Но, уходя, он
успел сказать Буцису:
- Клянусь гробом моей матери, Савка, ты ляжешь рядом с ним...
Теперь скажите мне вы, молодой господин, режущий купоны на чужих
акциях, как поступили бы вы на месте Бени Крика? Вы не знаете, как
поступить. А он знал. Поэтому он Король, а мы с вами сидим на стене
второго еврейского кладбища и отгораживаемся от солнца ладонями.
Несчастный сын тети Песи умер не сразу. Через час после того, как его
доставили в больницу, туда явился Беня. Он велел вызвать к себе старшего
врача и сиделку и сказал им, не вынимая рук из кремовых штанов:
- Я имею интерес, - сказал он, - чтобы больной Иосиф Мугинштейн
выздоровел. Представляюсь на всякий случай. Бенцион Крик. Камфору,
воздушные подушки, отдельную комнату - давать с открытой душой. Если нет,
то на всякого доктора, будь он даже доктором философии, приходится не
более трех аршин земли.
И все же Мугинштейн умер в ту же ночь. И тогда только "полтора жида"
поднял крик на всю Одессу.
- Где начинается полиция, - вопил он, - и где кончается Беня?
- Полиция кончается там, где начинается Беня, - отвечали резонные люди,
но Тартаковский не успокаивался, и он дождался того, что красный
автомобиль с музыкальным ящиком проиграл на Серединской площади свой
первый марш из оперы "Смейся, паяц". Среди бела дня машина подлетела к
домику, в котором жила тетя Песя.
Автомобиль гремел колесами, плевался дымом, сиял медью, вонял бензином
и играл арии на своем сигнальном рожке. Из автомобиля выскочил некто и
прошел в кухню, где на земляном полу билась маленькая тетя Песя. "Полтора
жида" сидел на стуле и махал руками.
- Хулиганская морда, - прокричал он, увидя гостя, - бандит, чтобы земля
тебя выбросила! Хорошую моду себе взял - убивать живых людей...
- Мосье Тартаковский, - ответил ему Беня Крик тихим голосом, - вот идут
вторые сутки, как я плачу за дорогим покойником, как за родным братом. Но
я знаю, что вы плевать хотели на мои молодые слезы. Стыд, мосье
Тартаковский, - в какой несгораемый шкаф упрятали вы стыд? Вы имели сердце
послать матери нашего покойного Иосифа сто жалких карбованцев. Мозг вместе
с волосами поднялся у меня дыбом, когда я услышал эту новость.
Тут Беня сделал паузу. На нем был шоколадный пиджак, кремовые штаны и
малиновые штиблеты.
- Десять тысяч единовременно, - заревел он, - десять тысяч
единовременно и пенсию до ее смерти, пусть она живет сто двадцать лет. А
если нет, тогда выйдем из этого помещения, мосье Тартаковский, и сядем в
мой автомобиль...
Потом они бранились друг с другом. "Полтора жида" бранился с Беней. Я
не был при этой ссоре. Но те, кто были, те помнят. Они сошлись на пяти
тысячах наличными и пятидесяти рублях ежемесячно.
- Тетя Песя, - сказал тогда Беня всклокоченной старушке, валявшейся на
полу, - если вам нужна моя жизнь, вы можете получить ее, но ошибаются все,
даже бог. Вышла громадная ошибка, тетя Песя. Но разве со стороны бога не
было ошибкой поселить евреев в России, чтобы они мучались, как в аду? И
чем было бы плохо, если бы евреи жили в Швейцарии, где их окружали бы
первоклассные озера, гористый воздух и сплошные французы? Ошибаются все,
даже бог. Слушайте меня ушами, тетя Песя. Вы имеете пять тысяч на руки и
пятьдесят рублей в месяц до вашей смерти, - живите сто двадцать лет.
Похороны Иосифа будут по первому разряду: шесть лошадей, как шесть львов,
две колесницы с венками, хор из Бродской синагоги, сам Миньковский придет
отпевать покойного вашего сына...
И похороны состоялись на следующее утро. О похоронах этих спросите у
кладбищенских нищих. Спросите о них у шамесов из синагоги, торговцев
кошерной птицей или у старух из второй богадельни. Таких похорон Одесса
еще не видала, а мир не увидит. Городовые в этот день одели нитяные
перчатки. В синагогах, увитых зеленью и открытых настежь, горело
электричество. На белых лошадях, запряженных в колесницу, качались черные
плюмажи. Шестьдесят певчих шли впереди процессии. Певчие были мальчиками,
но они пели женскими голосами. Старосты синагоги торговцев кошерной птицей
вели тетю Песю под руки. За старостами шли члены общества приказчиков
евреев, а за приказчиками евреями - присяжные поверенные, доктора медицины
и акушерки-фельдшерицы. С одного бока тети Песи находились куриные
торговки старого базара, а с другого бока находились почетные молочницы с
Бугаевки, завороченные в оранжевые шали. Они топали ногами, как жандармы
на параде в табельный день. От их широких бедер шел запах моря и молоке. И
позади всех плелись служащие Рувима Тартаковского. Их было сто человек,
или двести, или две тысячи. На них были черные сюртуки с шелковыми
лацканами и новые сапоги, которые скрипели, как поросята в мешке.
И вот я буду говорить, как говорил господь на горе Синайской из
горящего куста. Кладите себе в уши мои слова. Все, что я видел, я видел
своими глазами, сидя здесь, на стене второго кладбища, рядом с шепелявым
Мойсейкой и Шимшоном из погребальной конторы. Видел это я, Арье-Лейб,
гордый еврей, живущий при покойниках.
Колесница подъехала к кладбищенской синагоге. Гроб поставили на
ступени. Тетя Песя дрожала, как птичка. Кантор вылез из фаэтона и начал
панихиду. Шестьдесят певчих вторили ему. И в эту минуту красный автомобиль
вылетел из-за поворота. Он проиграл "Смейся, паяц" и остановился. Люди
молчали как убитые. Молчали деревья, певчие, нищие. Четыре человека
вылезли из-под красной крыши и тихим шагом поднесли к колеснице венок из
невиданных роз. А когда панихида кончилась, четыре человека подвели под
гроб свои стальные плечи, с горящими глазами и выпяченной грудью зашагали
вместе с членами общества приказчиков евреев.
Впереди шел Беня Крик, которого тогда никто еще не называл Королем.
Первым приблизился он к могиле, взошел на холмик и простер руку.
- Что хотите вы делать, молодой человек? - подбежал к нему Кофман из
погребального братства.
- Я хочу сказать речь, - ответил Беня Крик.
И он сказал речь. Ее слышали все, кто хотел слушать. Ее слышал я,
Арье-Лейб, и шепелявый Мойсейка, который сидел на стене со мною рядом.
- Господа и дамы, - сказал Беня Крик, - господа и дамы, - сказал он, и
солнце встало над его головой, как часовой с ружьем. - Вы пришли отдать
последний долг честному труженику, который погиб за медный грош. От своего
имени и от имени всех, кто здесь не присутствует, благодарю вас. Господа и
дамы! Что видел наш дорогой Иосиф в своей жизни? Он видел пару пустяков.
Чем занимался он? Он пересчитывал чужие деньги. За что погиб он? Он погиб
за весь трудящийся класс. Есть люди, уже обреченные смерти, и есть люди,
еще не начавшие жить. И вот пуля, летевшая в обреченную грудь, пробивает
Иосифа, не видевшего в своей жизни ничего, кроме пары пустяков. Есть люди,
умеющие пить водку, и есть люди, не умеющие пить водку, но все же пьющие
ее. И вот первые получают удовольствие от горя и от радости, а вторые
страдают за всех тех, кто пьет водку, не умея пить ее. Поэтому, господа и
дамы, после того как мы помолимся за нашего бедного Иосифа, я прошу вас
проводить к могиле неизвестного вам, но уже покойного Савелия Буциса...
И, сказав эту речь, Беня сошел с холмика. Молчали люди, деревья и
кладбищенские нищие. Два могильщика пронесли некрашеный гроб к соседней
могиле. Кантор, заикаясь, окончил молитву. Беня бросил первую лопату и
перешел к Савке. За ним пошли, как овцы, все присяжные поверенные и дамы с
брошками. Он заставил кантора пропеть над Савкой полную панихиду, и
шестьдесят певчих вторили кантору. Савке не снилась такая панихида -
поверьте слову Арье-Лейба, старого старика."
В этой гнусности - весь Бабель. Нечеловек, падаль. Востоженный воспеватель палачей.
shcherb: ну скажем так, личные качества Бабеля (как и Быкова по вашим же словам) не влияют на качество написанного
Влияют. В отличие от Пушкина, Лермонтова, многих других, бывшими мягко говоря, не образцами морали и чьё творчство - тем не менее - дар Богов, в "творчестве" это гадины - вся душа этой твари, это "творчество" начисто пропитано гнусностью, мерзостью, разложением. Воняет. Но да, у многих отсутствует обоняние.
Говоря технически, Бабель - огромный талант. Он зорко видит и благодаря мастерству, выработанному из страстной любви к писательству с огромной силой изображает то что видит. Но идеология его - восхищение силой животных страстей. Их он и воспевает - фонтаны спермы, груды говна, потоки крови, мощные звуки пердения страстных, сильных "людей" - для него в сущности, только животных.
Ваша большая проблема, Григорий - в том, что вы, живя чуть более, чем полностью в атмосфере интеллектуально духовной, и понимая даже разницу между человеком образованным и по-настоящему умным, сами стать умным... даже не то чтобы не можете - не позволяете себе. Какие-то дурацкие шоры... Кстати, та же самая проблема у Могултая, которому достигнуть настоящих высот мешает отсутствие критичности к собственным рассуждениям. Все то, что сказал он о Бабеле - достаточно интересно. Но Быков, обладая той же информацией, провел значительно более глубокий анализ - а вы, видите ли, не желаете его даже слушать, потому что Быков, мол, такой и сякой. Забавно, что если бы я или, скажем, щерб записали лекцию Быкова своими словами и выдали (вам) ее за свои мысли, вы бы прочли и, возможно, даже что-то почерпнули бы оттуда (хотя с куда большей вероятностью стали бы искать слова, какими это все можно было бы растоптать). А Быков - вы же про него уже все "поняли". что его слушать-то?
В этом я от вас существенно отличаюсь (мне хочется в это верить): считая того же Могултая напыщенным себялюбцем и относясь к нему достаточно негативно, я текст, на который вы дали ссылку, прочел и признал интересным... хотя и, как показывает лекция Быкова (за которую весьма благодарен щербу), недостаточно глубоким.
Извините, Украфан, к человеку, который называет уроки Быкова "глубокими" я могу отнестись только с некоторой ... скажем, юмором. Хотя это возможно - благодаря таланту. А находить у этого полудебила "анализ" ... Теоретически это возможно. Но я не верю.
А главное, мне не нужен ни Могултай, ни Быков. Я читал Бабеля. Достаточно. Это не человек. Это - говно.
