|
|
Кафе над звездами Парижа
…Сны снятся в детстве. Но не только в детстве, но и тогда, когда уже падают листья. Отчего? Фрейд, кажется, знал. Но я забыл, что он писал. А взглянуть лень. Да и нет настроения - сам в теории вдаваться не хочу. А вот о своем сне расскажу, и довольно недавнем.
Захожу я как-то в мою любимую кафешку на улице Жоффруа в 17-м округе Парижа. Почему любимую? Да они, по правде говоря, все там в Париже любимые. Может, поуютнее, чем другие. Покамернее. Поменьше. А днем почти никого там не бывает. Зайдёт какой-нибудь работяга случайный, закажет свое ”demi”, кружку пива, и сидит у стойки - то молча, то болтая с барменом – о погоде ли, о футбольном матче ли, о какой-то, в общем, ерунде. Бармен притворяется, что разговор ему интересен – только и слышишь это парижское «a, bon?» – что-то вроде выражения удивления при самой банальной новости, которая никого не трогает. Сам бармен мне кажется похожим на Жана Габена, такое же одутловатое лицо, коренастый, глаза чуть навыкате, то равнодушные, то горящие, одетый как артист, в бабочке, конечно же, при белом фартуке. Всё время он протирает мраморную стойку аккуратной тряпочкой. Хотя все стерильно, чисто –наверное, такая уж привычка. Может, стоит он здесь лет сорок. И давно стал роботом, как его кафейный автомат.
За окном моросит дождь. Мелкий такой, уютный, как это кафе. И хочется здесь забыть всё – и эту суету, и бессмысленные разговоры, и бесцельность всей беготни, которую почему-то зовут жизнью...И чашка кофе, крепкого черного кофе, который я пью, приносит какое-то временное забвение. А не для того ли я сюда прихожу – часто три-четыре раза в день?
Не для того же, чтобы увидеть этого Габена. А может, и для того? В нём есть какая-то непробиваемость, это самое «Je m’en fou”. Русские придумали даже такое слово для французов «жеманфутист», то есть человек, которому на всё наплевать, воплощение равнодушия. Оно, правда, чисто напускное, это равнодушие, этот «жеманфутизм», но хорошо отработанное и служит броней от всяких волнений и эмоций.
/Посмотреть и послушать/:
http://www.youtube.com/watch?v=1Nuscu8B0uk&feature=related
Сижу на табурете ( ох, уж эти табуреты, всю жизнь они со мной!) и почему-то думаю о старости. Не такая уж плохая пора жизни. Нужная и, бывает, красивая. Пока не начнешь разваливаться. Идешь себе по улице. Светит ли солнце или льёт дождь, и чувствуешь, что счастлив. Видя молодые лица, быстрые походки, подспудно чувствуешь внутри какую-то лёгкую волнующую тебя музыку или припоминаешь глубокие издавна волновавшие стихи. Смотришь на красивых женщин, смотришь на молодость и где-то даже внутри торжествуешь – вот, мол, я свои ошибки все уже натворил, а вы все еще даже не ведаете что свершится с вами, и что вам уготовано! В этом есть какая-то элегантность старости. Пожалуйте, я вот весь ваш, но меня уже не впутывайте – сами разбирайтесь, а я желаю вам лучшего. Иногда гложет и любопытство – о чём же говорят те двое? Молодой парень в джинсовой рубашке и девушка, такая симпатичная и стреляющая карими глазками. Куда они пойдут сегодня вечером? Этот вечер – их будущее. А твое будущее, как ни глянь, это твое прошедшее. Как ни вертись, мой друг!
И все же ты счастлив. Есть какой-то мир в душе. Какие-то покой и благодать, отдохновение от суеты. Да, да! Вот и ответ! Старость, хорошая старость, как золотая осень, как красные листья бабьего лета – это, наверное, отдохновение от суеты, от всяких внутренних терзаний, идущих за нами с молодых лет. Долгожданный привал после долгой дороги. Перелесок, по которому уже можно идти. А не бежать...
Хороший всё-таки этот кофе в Париже. Уже сколько времени живу в Нью-Йорке, но никакие американские «старбаксы» с парижским кофе не сравнятся. Я настолько за парижскую жизнь пристрастился и к кофе в Париже, и к французскому, что стал даже произносить само это слово «кофе» на французский лад – «кафе», с ударением на последнем слоге и «а» вместо «о». Помню, в Париж приезжал мой двоюродный брат из Нью-Йорка, и я спросил его: «Хочешь кафе?» - Он, большой юморист, ответил вопросом: «Ты продаёшь помещение целиком?»
Но перерыв между беготней по шахматным урокам у меня большой да и лень куда-то идти и бродить без цели. Хотя в Париже бродить без цели – самое-то большое удовольствие. И я прошу моего Габена сварить мне еще одну чашечку. «Avec plaisir, Monsieur», - отвечает он и заряжает в автомат вторую чашку. Я ему нравлюсь. Наверное, по одной причине. Он меня уже давно знает, и уверен, что я не буду его донимать бесконечными другими разговорами. Французы, все эти колабрюньоны и гобсеки, любят разговорную пустопорожность. Особливо нахлеставшись этого пива за целый день. А ведь Габен всё время на ногах. Но сегодня я здесь один. Никто не мельтешит перед его глазами. И он доволен. Еще немного, и он начнёт наливать мне кофе бесплатно. Можно понять усталого человека.
И вот я пью вторую чашку. Она ещё слаще - и горче! - первой. Наверное, так бывает у наркоманов. Вторая затяжка дурманит больше первой. Я начинаю думать о чём-то совсем давнем. Прочь старость! Была же, чёрт побери, и молодость!..
/Посмотреть и послушать/:
http://www.youtube.com/watch?v=zpij5mu4gpc&feature=related
...А табуреточка-то в Париже, как и кофе, лучше, чем где-либо в мире. Крутится – да еще как! – с двойными оборотами. Не то, что старая в Москве. На ту, правда, становился - упокой Господь его душу! - дядя Лёша, папин клиент, когда приезжал к нам из Северодвинска штукатурить потолок. Давно это было. Уплыли куда-то и папина скрипка, и старые фото на стенах. Да и вот табуреточка та...Столько знавшая...А эта, на улице Жоффруа, знай себе, крутится, пока с ней и с кофе этим совсем не забудешься...
«Крутись, крутись, милая француженочка», - прошептал я волшебному сиденью, и понесла меня эта табуреточка высоко-высоко на облака. А то и выше. И улетая вверх, я вдруг, в единый миг, увидел то, что, казалось, было так невозвратимо далеко. Очертанья каких-то домов, кроны деревьев... Явились из туманной дымки, во всей чувственной ральности, подмосковное утро, восход солнца в летний день некончающегося времени... Дачного времени...Роса на траве, прыгающие в ней кузнечики, гул приближающейся электрички....Бревенчатые стены дачного домика...Переулки Арбата... Дорогие лица ушедших... Поднимаясь вверх и летя в какую-то неведомую мне страну, я вспоминал многих, с кем свела жизнь. Их лица, их глаза... Сны всегда снились мне. Но если прежде я видел какое-либо одно лицо, то в тот парижский миг на улице Жоффруа, все предстало передо мной сразу, как на огромном полотне, который пишет художник. На котором он хочет поместить всех и всё сразу, и неизвестно еще кого нарисует дальше - ведь хочется дать место всему-всему...
Сон мой продолжался, и табуреточка крутилась. Странное дело: хотя я все еще спал, но глаза у меня уже почти совсем открылись, и образы людей и предметов постепенно начали исчезать, когда я приближался в полёте к облакам, и на смену всему приходило только видение Парижа, скорее не самого Парижа, а какой-то странной местности, контурами напоминавшей Город Света. Какая-то символика все более овладевала мною. От массы людей и впечатлений я, как в тот момент я почувствовал, переходил к некой подвешенности в одиночестве, к тому состоянию, когда есть что сказать, но сказать это «что» нужно самому себе, чтобы прорвать пелену ощущения необитаемости мира, своей непричастности ко всему, что осталось внизу, вдали и позади. И при всей отторженности, вместе с тем, твоего никогда непрерывающегося скрещения со всем прошлым. Горьким ли иль сладким, но всегда дорогим и твоим.
Тут помню, созвучно мигу, мне пригрезились замечательные бодлеровские слова, пришедшие из юношеских лет, из старого, с пожелтевшими страницами, купленного тысячу лет назад в буке на Арбате сборника «Цветов зла»:
- Скажи мне, таинственный незнакомец, кого ты любишь больше? Отца, мать, сестру, брата?
- У меня нет ни отца, ни матери, ни сестры, ни брата.
-Друзей?
-Вы произнесли слово, смысл которого до сих пор от меня ускользал.
-Родину?
-Я не знаю, на какой широте она находится.
-Красоту?
-Если бы она была бессмертной богиней, я был бы непрочь ее полюбить.
-Золото?
-Я ненавижу его, как вы ненавидите Бога.
-Тогда что же ты любишь, странный иноземец?
-Облака ... плывущие облака ...там высоко...Волшебные облака!
/посмотреть и послушать/:
http://www.youtube.com/watch?v=5GkPA3cKVEU&feature=relate
Волшебные облака! Чем выше я воспарял над ними, тем больше они, уже где-то далеко и внизу, напоминали мне не единый Париж, а всю Вселенную, Вселенную Жизни, Мир Сбывшегося и Несбывшегося. Уже исчезала глубина остававшихся внизу надземных рубежей, и всё больше обнимала широта Мира. Даже, вернее, не обнимала, потому что тогда бы исчезло ощущение невероятной свободы. Наоборот, эта широта говорила о необъятности Мира и о безграничности Видения Мира. Она освобождала от головокружения, которое могло бы быть вызвано этим новым зрением. Ибо в необозримое – в обычных земных условиях - его поле входила сама прожитая жизнь со всем, что эта жизнь несет во всех противоречиях свершившегося и непрестанно совершающегося – детством и старостью, здоровьем и болезнями, радостями и страданиями, любовью и ненавистью, верностью и предательством, умом и глупостью, надеждами и разочарованиями, гармонией и хаосом, богатством и бедностью, нужностью и неприкаянностью, жадностью и щедростью, сомнением и неувeренностью, верой и безверием.
Странное чувство все более овладевало мной в этом полёте между подзвездием и надзвездием. И голова, и сердце мыслили и чувствовали совершенно одновременно и обнимали всё окружающее во всей его многомерности. Казалось, что ни одна кроха всего бесконечного пространства не выходила из-под их контроля – то, что никогда не происходит с человеком на Земле. Со мной свершалось то, что фантасты называют Властью над Миром, а я бы лучше сказал, Владением Миром. Неосознанно я становился Властелином Мира, а оставшиеся внизу облака, а под ними совсем глубоко внизу была вся прожитая жизнь. И возвращались не только близкие и любимые люди, но и все искусство, стихи, живопись, музыка. Уже не только бодлеровские стихи об одиночестве человека бороздили мою сердечную память, а приходили и другие нити, иные ассоциации, пробуждавшие самые лучшие чувства в разные времена моей жизни... |
|
