|
|
Фицпатрик и Фишер
Лет шесть назад, под угрозой нависавшего, как цугцванг, безденежья и подустав от всяких случайных работ (их в Америке называют odd jobs), я устроился - понятно, по протекции - в одно еврейское агентство Нью-Йорка, занимающееся помощью людям, выжившим в Холокосте. Агентство это связано с помощью, в основном, религиозным людям. Хотя эта работа малооплачиваема, у нее есть два преимущества: она достаточна стабильна ( пока еще живут выжившие) и, самое главное, понимаешь, что делаешь что-то worthwhile, то есть достойное.Если говорить высоким штилем, нечто, чтобы хоть как-то оправдать свое место на Земле.За время работы в этом агентстве у меня был не один десяток клиентов - людей, конечно, преклонного возраста. Всех их объединяло одно прошлое, страшное прошлое - годы концлагерей, потеря родных и близких, жизнь, когда не знаешь, что с тобой случится в следующую минуту.
Когда знакомишься с такими людьми,то понимаешь яснее ясного, что сам ты со всеми твоими проблемами - просто везун и счастливчик. И просто не имеешь право открывать рот и на что-то жаловаться.Понимаешь, как мало - ничтожно мало! - надо для счастья. Вспоминаю, среди многих, одного человека,относительно молодого по сравнению с другими моими старичками, страдавшего тяжелейшим \"паркинсоном\" .Он оказался (в детстве он жил в Белоруссии) в концлагере в возрасте 9 лет. Он сказал мне однажды:\"Знаете, Лев, концлагерь и тюрьма - разные понятия. В тюрьме человек все-таки надеется, что когда-нибудь он выйдет на свободу. В концлагере нет и такой надежды.Тебя могут в любой момент убить\". Этот человек провел в лагере всё детство. Вырос в концлагере! И вот страшная болезнь -наследие тех страшных лет.
Можно сказать, что в каком-то отношении Бог проявил к ним благосклонность. Они выжили, потом оказались в Америке. Прошли годы, они совсем постарели, обросли семьями, дожили до правнуков. Теперь уже на склоне лет обрели, кажется, всё,что нужно человеку. Покой и заботу. Увы, теперь им уже надо защищаться от ужасных недугов, с которыми неизбежно связан преклонный возраст.
Сейчас мне уже трудно вспомнить имена многих, но один случай,относящийся к этой работе, мне запомнился очень хорошо. Всё, кажется, случилось само собой. Как это, кстати, часто происходит в жизни.
В жаркий день июля в 2003 году я поехал в больницу "Бейт Исраел" в Бруклине. Клиентом моим в тот полдень был очень старый человек, долгие годы преподававший иудаизм в одной из бруклинских ешив. Состояние у него было критическое: воспаление легких отнимало его последние силы. Собственно говоря, вся моя работа в таком случае должна была состоять в том, чтобы сидеть около него, и если что, немедленно вызывать сестру, чтобы как-то облегчить его мучения. Аппараты искусственного дыхания, однако, поддерживали неплохо уровень кислородного насыщения, и старый раввин спал и дышал достаточно ровно.
Работа сиделки - а именно так и можно было назвать мою работу - нелегка. Нужно быть предельно внимательным, не пропустить какого-то опасного отклонения всех аппаратов, подключенных к больному. Короче, надо быть каждую секунду начеку - так, чтобы как бы ненароком не задремать от монотонности работы и вообще усталости на многочасовом дежурстве. Поэтому я всегда на такие дежурства приносил с собой всякое чтиво: газеты, журналы, даже шахматные книги.
В тот оказавший памятным для меня день я тоже запасся литературой.И вот сижу я сижу у постели раввина, листая какой-то очередной шахматный журнал, и вдруг сосед по палате, человек лет около 60, обращается ко мне: «А, вы любите шахматы?» Видно, разглядел мой журнал. Я в ответ киваю, а он мне говорит: «Я знал одного шахматиста. Бобби Фишера... Учились в одном классе».
Можно представить мои чувства в тот момент! Всю жизнь был влюблен Фишера, даже перевел его книгу, проехал немало стран, пересек океан, и вдруг в бруклинской больнице, где шахматами и не пахнет, встречаю одноклассника Бобби! Говори после этого, что нет чудес, нет судьбы...Запомнил я фамилию этого человека – Фицпатрик. Фицпатрик был тяжко, безнадежно болен, в последней стадии. Собственно, то,что он мне рассказывал о Бобби, было,наверное, последним, что он вспоминал в жизни.
А рассказывал он мне, как они учились в одном классе, как Бобби превосходил всех на сто голов интеллектуально, как он постоянно показывал феноменальные результаты в разных тестах на интеллектуальный коэффициент – никто не мог с ним сравниться! Постоянно вызывал зависть своих соучеников, их насмешки, не вписывался ни в какой колорит, ни в какую компанию. Всегда приносил в школу шахматы, чем опять же вызывал насмешки, казался всем упавшим с небес. В общем, был кошкой, ходившей сама по себе. В одном классе с ними училась знаменитая в будущем Барбара Страйсанд – вот она была со своими песнями и своим живым характером всеобщей любимицей.
Добавляла горечи и мама Фишера, которая часто приходила в школу и ругалась с учителями. Бобби очень рано вытянулся –был намного выше всех, и это тоже выделяло его и раздражало других ребят. При том,что он всегда опережал всех в тестах, учился в среднем он неважно. Учителя его раздражали. Видимо, у него, как и у многих шахматистов, рано выработалось чувство, что кто-то не играющий в шахматы, не говорит на твоем языке, и с миром у него с детских лет установилась непреодолимая стена. Когда он бросил школу в 15 лет, то учителя в общем-то не удивились, а ребята в школе еще какое-то время думали, что он вернется, но когда сначала вся Америка, а потом и мир узнали, как он высоко поднялся в шахматах, то все поняли, что выбор, сделанный им, был единственным и правильным.
Фицпатрик был слишком слаб, чтобы долго говорить, но и того, что он рассказывал мне, было более чем достаточно. Я чувствовал себя богачом и счастливцем. Надеялся, что в следующий раз, когда я прийду на дежурство, то снова с ним поговорю. Увы, следующий раз не наступил. Когда я пришел снова, то на его койке был другой человек. Я попробовал спросить о Фицпатрике сестер, но они не имеют право, по здешним больничным законам, говорить посторонним о состоянии клиентов или куда они выбыли. Но я представляю, куда выбыл Фицпатрик...
Вот такая история приключилась со мной. Похожая на сон. Совсем не шахматная. |
|
