О, Аронов! У него есть и другие чудные кошачьи стихи.
* * *
Они владеют колдовством двери.
Колдовством пищи, искусством игры.
Но мы все равно не очень-то верим,
Когда они с нами нежны и добры.
Он счастлив, когда Он приходит вечером
И видит, что меня не украл никто.
И прижимает меня, и шепчет,
Когда я вспрыгну к Нему на пальто.
Но если я соскочу с подоконника
И убегу, и меня убьют -
Он себе заведет другого котенка,
Чтобы опять создавал уют.
* * *
Коты умеют спать кому-то,
И очень плохо, если тот
Не понимает почему-то,
Как благодарно дремлет Кот.
Ведь там, где льется жизнь свободно,
Где неизвестные места,
Случиться может что угодно
С Непонимающим Кота.
Как сложно передать эмоции на письме. Вроде и жирный шрифт, и красный цвет, и заглавные буквы. А эмоции пылкого юноши неясны.
Пророк
Он жил без хлеба и пощады.
Но, в наше заходя село,
Встречал он, как само тепло,
Улыбки добрые и взгляды,
И много легче время шло,
А мы и вправду были рады –
Но вот зеркальное стекло:
А мы и вправду были рады,
И много легче время шло,
Улыбки добрые и взгляды
Встречал он, как само тепло,
Но в наше заходя село,
Он жил без хлеба и пощады
1951 год, да. Напрашивается эпиграф: "Братья и сёстры!"
Я был рабом в стране Ирана,
Рабом и правнуком раба,
Когда запела утром рано
Тревоги бранная труба.
Надсмотрщик наш взглянул на ригу
И начал вежливую речь:
«Смените мирную мотыгу,
Друзья мои, на грозный меч.
Единым телом станем ныне,
Сатрап и всадник, жрец и раб:
Дыханьем ночи и пустыни
Повеял кочевой араб.
Он сеет смерть с восторгом диким,
Глотает ящериц живьём,
Не озарённый светлоликим
Всеочищающим огнём".
Нам выдали мечи и луки,
В шатрах походных спим сейчас,
И воинской, мужской науке
Начальник храбрый учит нас.
Не он увёл мою невесту
И ложь за правду выдавал.
Не он, молясь и чтя Авесту,
Колесовал, четвертовал.
Не он во мраке подземелья
Пытал, разгневан, верных слуг,
Не он побил меня с похмелья
И продал мать мою на юг.
Сегодня мне сказал он с лаской:
— Один живёшь ты иль женат?
Жены вернее - меч дамасский.
Ну, отдохни, рога трубят...
А между тем бегут в испуге
Иранцы от магометан.
Жива ли мать моя на юге?
Приказа ждёт наш бранный стан.
Приставив латы к изголовью,
На меч гляжу я в тишине,
Ещё не обагрённый кровью
Врага, неведомого мне.
Впервые получив оружье,
Чтоб гибель принести врагу,
Я земледелец неуклюжий,
К нему привыкнуть не могу.
Но чувствую: к чему приёмы
Душе, кипящей от обид?
Встань предо мною, враг знакомый,
И месть моя заговорит!
Страданию не нужен опыт,
Страданию послушна сталь.
Уснули гул, и пыль, и топот,
И я гляжу, бессонный, вдаль.
Мерещится мне дымный город
И там, в шатре, объятый тьмой,
От горла до пупа распорот,
Лежит в крови начальник мой.
Молдавский язык
Степь шумит, приближаясь к ночлегу,
Загоняя закат за курган,
И тяжёлую тащит телегу
Ломовая латынь молдаван.
Слышишь медных глаголов дрожанье?
Это римские речи звучат.
Сотворили-то их каторжане,
А не гордый и грозный сенат.
Отгремел, отблистал Капитолий,
И не стало победных святынь,
Только ветер днестровских раздолий
Ломовую гоняет латынь.
Точно так же блатная музЫка,
Со словесной порвав чистотой,
Сочиняется вольно и дико
В стане варваров за Воркутой.
За последнюю ложку баланды,
За окурок от чьих-то щедрот
Представителям каторжной банды
Политический что-то поёт.
Он поёт, этот новый Овидий,
Гениальный болтун-чародей,
О бессмысленном апартеиде
В резервацьи воров и блядей.
Что мы знаем, поющие в бездне,
О грядущем своём далеке?
Будут изданы речи и песни
На когда-то блатном языке.
Ах, Господь, я прочёл Твою книгу,
И недаром теперь мне дано
На рассвете доесть мамалыгу
И допить молодое вино.
Суязов
Суязову сказано: «Сделай доклад»,-
А волость глухая, крестьяне галдят.
В газетах тревога: подходит Колчак,
И рядышком где-то бандитский очаг.
Суязов напорист, Суязов горяч,
Суязову нравится жгучий первач.
Собрал мужиков, чтобы сделать доклад,
Но смотрит - одни лишь бандиты сидят.
Бандиты в лаптях, в армяках, в зипунах
Двоятся в глазах и троятся в глазах!
Он выхватил свой полномочный наган,
Убил четырёх бородатых крестьян.
К Суязову вызвали сразу врача,-
Ударил в очкарика дух первача.
В те годы своих не сажали в тюрьму.
Газеты читать запретили ему:
Видать, впечатлителен парень весьма,
От разного чтенья сойдёт он с ума...
Прошло, протекло сорок сказочных лет.
Суязов с тех пор не читает газет.
На пенсию выйдя, устав от трудов,
Суязов гуляет у Чистых прудов.
Сергей Гандлевский
·
Маясь без сна в одной нью-йоркской квартире после перелета, я снял с полки и открыл наобум на неизвестном мне стихотворении том Фета. С тех пор, дорогие Лена и Бахыт, это чтение стало своего рода обрядом и суеверием во время моих к вам наездов. Хорошо бы повторить, думаю я, перефразируя популярную угрозу.
Вот помянутое стихотворение, тем более что сегодня – юбилей Афанасия Афанасьевича. А впридачу к стихотворению – моя реплика, написанная недавно для журнала «PROSODIA».
***
На кресле отвалясь, гляжу на потолок,
Где, на задор воображенью,
Над лампой тихою подвешенный кружок
Вертится призрачною тенью.
Зари осенней след в мерцаньи этом есть:
Над кровлей, кажется, и садом,
Не в силах улететь и не решаясь сесть,
Грачи кружатся темным стадом...
Нет, то не крыльев шум, то кони у крыльца!
Я слышу трепетные руки...
Как бледность холодна прекрасного лица!
Как шепот горестен разлуки!..
Молчу, потерянный, на дальний путь глядя
Из-за темнеющего сада, —
И кружится еще, приюта не найдя,
Грачей встревоженное стадо.
1890
Это прекрасное стихотворение кажется простым и логичным, но однажды я обратил внимание, что автор заблудился в дебрях собственного воображения и не вернулся в исходную точку.
Действительно: в первый строфе сказано, что подвижная тень, отбрасываемая лампой на потолок, напоминает лирическому герою стаю грачей над осенним садом. Но герой не удовлетворен этим видением. «Нет», - восклицает он, пусть причиной душевного смятения будет не птичий гомон, а прощальные голоса возле кареты, которая вот-вот тронется и увезет любимую женщину. Готово. И вот карета поехала и скрылась из виду, оставив героя одного в облетевшем саду, где галдеж кружащихся птиц усугубляет тоску. Конец стихотворения.
Автор будто бы забыл вернуться в удобное кресло под лампой, откуда все и началось. Такое впечатление складывается, потому что в стихотворении Фета и лирический герой-мечтатель, и его мечта обретаются в одном времени – в настоящем. Этот расчетливый недочет и делает эффект присутствия особенно ощутимым - с нами не столько делятся воспоминанием, сколько делают нас свидетелями знакомого наваждения, навязчивой грезы.
Мы по воле поэта тоже чуть было не запамятовали, что прощание на осенней заре – всего лишь фантазия лирического героя, нам тоже чудится, что мужчина, одетый не по погоде, и впрямь стоит, не замечая холода, и сердце его разбито… Какое уж тут удобное кресло!
Не лишне принять к сведению, что такая свежесть чувства воссоздана лириком семидесяти лет!
Одна из моих любимых исторических баллад Александра Немировского. Основные реалии при минимальном знании истории легко гуглятся.
Песня о Синем Туртане
Горе, горе над Майтанне! По Хабуру ходит голод,
сотни тел лежат в бурьяне по дороге в стольный город;
не исчесть добычу смерти, но пирует дом хазанну:
видно, каменное сердце у правителя Харрана.
Сын дворца глотает ветер, горячит сынов кобылы,
семерым невинным детям он вчера вскопал могилы.
Если волей небосвода с ним лихого не случится,
он в четыре перехода доберется до столицы.
Как под Судой на просторе ходит сытая охрана:
стерегут чужое горе люди города Харрана.
"Взять живым! Узнать, кем выслан!" - и огнем взвилась охота.
Нынче коршунам и лисам будет знатная работа.
Трое стражей ловят воздух перерубленной гортанью,
кони чуют близкий роздых; вот и стены Васокканне;
вот и царская громада вырастает из тумана -
не укрыла слова правды свора города Харрана!
Сын дворца, войдя, вдыхает темный воздух золотистый;
дымно факелы сверкают, арфам струны рвут арфисты,
как по каменному полю, подбоченясь, ходят пары,
восседает на престоле Властелин Ардассумара.
Вот гонца ведут сохранно в зал свирепые кардухи,
он к престолу Маитана простирается на брюхе,
он расскажет, холодея, Замышляющим Походы
о правителе-злодее и страдании народа!
Как вскочил Ардассумара к распростершемуся телу,
как взметнулся, вея карой, черный взор освирепелый:
"Податной мрачит мне вечер безобразной небылицей!
Пусть его за злые речи бросят в темную темницу!"
Набежали злые стражи с половины окоема,
и ведут за слово вражье сквозь подземные проемы.
Запевают славу хоры, бронзой лязгают солдаты;
опускает тихо взоры братолюбец Туйжератта.
Той же ночью из темницы взят он в тайные палаты,
тихо-тихо речь змеится Господина Туйжератты:
"Час ударил Маитану! дело есть сердцам каленым, -
хочешь быть моим туртаном или братним обреченным?"
Сын дворца не прячет взора, отвечает князю смело:
"Я смотрю, затеял вором ты на вора злое дело!
На царя с тобой не встану, на тебя с царем не встану,
не хочу быть Маитану ни убитым, ни туртаном!"
"Время тратишь по-пустому? - Берегись, его не будет!
В деле крови ни другому, ни себе не верят люди.
Этот дом, - недолго кинуть к кости кость в подвалы башен, -
суждено тебе покинуть или мертвым, или нашим!"
Сын дворца не знает страха, не боится божьей кары,
он сорвал златые знаки Черного Ардассумары!
"Как на дело Маитана все отдам я, чем владею,
но воистину не стану умирать за лиходея!"
Туйжератта кубок пенит, духом светел, сердцем черен:
"Что с того, что меч мой гневен? Он руке моей покорен!"
Он берет гонца за плечи, он ведет его к собранью,
учит вежественной речи и большому заклинанью.
Вот не свеян крови запах, а страна богата снова!
С кола скалится на запад голова хазанну злого,
сын дворца гуляет гордый в чине Синего Туртана:
новый царь благие годы приумножил Маитану!
Так ли сталось это дело, или нет, - никто не знает.
От предела до предела люди песни распевают...
Много их в стране пространной спорит шумно с хором птичьим,
и одна - о злом хазанну и отважном колесничем.
И ещё одна, тоже из любимых. Совсем из другого времени и места.
Слышишь, трубы сотрясают потемневший небосклон?
Сыновей своих скликает на победу Пендрагон.
Вот сейчас приказ найдет их, изорвет им песней рты,
вот сейчас пойдет пехота на саксонские щиты.
Как смешались в речи нашей под пестом военных бурь
алый мед уэльских башен и латинская лазурь!
Крест и дуб отныне слиты - видишь, видишь вместе их -
и на панцирях комитов, и на куртках рядовых.
Всадник ветер обгоняет, серебром горит броня,
только искры отлетают от копыт его коня.
Cто мужей несутся рядом, точно демоны войны -
это Утер, Амераудур, ужас вражьей стороны!
Видишь палисад зеленый за холмом, где мы стоим?
Знамя Белого Дракона развевается над ним!
Сталью страж его украшен, кровью сыт его народ -
будь упорен и бесстрашен, и к утру оно падет!
Вот их линии за нами; склон на тысячу шагов,
как узорными коврами, убран трупами врагов.
Смерть опять проходит мимо, мы стоим живой стеной -
дети Западного Рима против гибели земной!
Честь тому, кто вел пехоту, кто примером был мужам,
кто сражал врага без счета перед тем, как ляжет сам;
так, клянусь богами дедов, мы и взяли высоту -
cлавный славную победу дарит Митре и Христу!
Поит дубы холодная криница,
Простоволосая шумит трава,
На радость осам пахнет медуница.
О, где же вы, святые острова,
Где не едят надломленного хлеба,
Где только мед, вино и молоко,
Скрипучий труд не омрачает неба
И колесо вращается легко?
1919
Колесо это, наверное, символ идущего времени (ср. "Но мельниц колеса зимуют в снегу, И стынет рожок почтальона").
Окуджавские мотивы. Есть ощущение, что у Б.Ш. есть что-то совсем похожее (ритм, рифма, смысл), но пока в голову не приходит. Приходит только "что пусто в груди, что темно впереди" примерно 59 года и "и ничего, ничего впереди" из позднего.
Декабрьским утром черно-синим
Тепло домашнее покинем
И выйдем молча на мороз.
Киоск фанерный льдом зарос,
Уходит в небо пар отвесный,
Деревья бьет сырая дрожь,
И ты не дремлешь, друг прелестный,
А щеки варежкою трешь.
Шел ночью снег. Скребут скребками.
Бегут кто тише, кто быстрей.
В слезах, под теплыми платками,
Проносят сонных малышей.
Как не похожи на прогулки
Такие выходы к реке!
Мы дрогнем в темном переулке
На ленинградском сквозняке.
И я усилием привычным
Вернуть стараюсь красоту
Домам, и скверам безразличным,
И пешеходу на мосту.
И пропускаю свой автобус,
И замерзаю, весь в снегу,
Но жить, покуда этот фокус
Мне не удался, не могу.
Ни тоски, ни любви, ни печали,
ни тревоги, ни боли в груди,
будто целая жизнь за плечами
и всего полчаса впереди.
...
1962
jenya: Окуджавские мотивы. Есть ощущение, что у Б.Ш. есть что-то совсем похожее (ритм, рифма, смысл), но пока в голову не приходит. Приходит только "что пусто в груди, что темно впереди" примерно 59 года и "и ничего, ничего впереди" из позднего.
Вспомнил. Даже на форуме эта вещь есть, но давно это было. Ритм другой, хотя не сильно: тот же анапест, но на стопу короче в чётных строчках
(будто жизни осталось на четверть
а потом - всё потери, поте)
Романс
Стала чаще и чаще являться ко мне
с видом пасмурным и обреченным
одна дама на белом, на белом коне,
а другая на черном, на черном.
И у той, что на белом, такие глаза,
будто белому свету не рады,
будто жизни осталось на четверть часа,
а потом - всё утраты, утраты.
И у той, что на черном, такие глаза,
будто это - вместилище муки,
будто жизни осталось на четверть часа,
а потом - всё разлуки, разлуки.
Ах, когда б вы ко мне заглянули в глаза,
ах, когда б вы в мои поглядели, -
будто жизни осталось на четверть часа,
а потом - всё потери, потери.
Кстати, по "Не жалей о прошлом" - никогда я не мог понять, почему штора с чем-то вроде носорога, а не напрашивающегося крокодила? Зачем ломать рифмовку в единственной строке на всё стихотворение, какой тут замысел?
Ага. Это гениально. Встретив этот стих, я решил что Рыжий - 1-ый поэт постсоветской России. После сделанной его подборки я так не думаю, но всё-таки - очень большой.
Тяжела французская голова:
помирать совсем или есть коней?
...Ты пришёл, увидел - горит Москва,
и твоя победа сгорает в ней.
Будешь ты ещё одинок и стар
и пожалуешься голубым волнам:
- Ведь дотла сгорела... Каков пожар!..
А зачем горела - не ясно нам.
Разве б мы посмели спалить Париж -
наши башни, парки, дворцы, дома?
Отвечай, волна, - почему молчишь?
Хоть не слаб умом - не достать ума...
И до сей поры европейский люд,
что опять вдыхает московский дым,
напрягает лбы...
Да и как поймут,
почему горим, для чего горим?
