Кстати, Глеб Горбовский сегодня умер, почему собственно в теме и вспомнили его стихи, несмотря на то, что у Пушкина, Маяковского и Пастернака стихи случались покруче. Есть предложение обождать с критикой поэта несколько дней, пока его тело еще не предано земле.
Душа ещё не вянет
и не спешит на дно –
послушно лямку тянет
с другими заодно.
Из душной комнатёнки,
ослушник и должник,
уйду блуждать в потемки,
приняв за воротник.
Тащусь в ущельях улиц,
рассветных жду лучей,
чтоб жители проснулись,
чтоб не был я - ничей.
Ведь сердцевина сути –
не в кайфе жить в пути,
а в возвращенье к людям:
чтоб вновь - в себя уйти.
__________________________
Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй
Ingvvar: Охренеть! Реальный бред кондуктора из Пскова, свободного животного или охотничьего пса.
Поэт себе голову что-ли отморозил? Шапку-то надо надевать иногда.
хорошо!
Охренеть! Реальный бред кондуктора из Пскова
свободного животного иль охотничьего пса..
Поэт, себе ты голову быть может отморозил?
Совет мой: шапку стоило надеть бы иногда.
более классический вариант. но Ваш фристайл прикольнее
Cube2: Охренеть! Реальный бред кондуктора из Пскова
свободного животного иль охотничьего пса..
Поэт, себе ты голову быть может отморозил?
Совет мой: шапку стоило надеть бы иногда.
Теперь увидел!
Честно сказать, даже не догадывался... само как-то скрутилось.
И будет жизнь.
И будет все как надо:
Довольство,
блеск,
круженье при дворе...
Но будет сниться:
снежная прохлада...
Просторный воздух...
сосны в серебре.
Сверни с проезжей части в полу-
слепой проулок и, войдя
в костел, пустой об эту пору,
сядь на скамью и, погодя,
в ушную раковину Бога,
закрытую для шума дня,
шепни всего четыре слога:
-- Прости меня.
И море — всем топотом, и ветви — всем ропотом,
И всем своим опытом — пёс на цепи,
а я тебе — шёпотом, потом — полушёпотом,
Потом — уже молча: «Любимая, спи…»
__________________________
не надо шутить с войной
Крылья сломались, когда еще воздух был пуст.
Кто мог сказать ему, что за плечами лишь груз?
Кто мог что-то сказать ему - мы знали, что он впереди.
Я шепнул ему вслед: "Лети, мой ангел, лети!"
Прощай, детка. Детка, прощай.
И на прощанье я налью тебе чай,
Я позвоню по телефону, закажу тебе авто,
И провожу тебя до двери, и подам тебе пальто,
И поцелую невзначай, и прошепчу:
"Прощай, детка, прощай".
Майка может извинить только то, что он писал песню на заданную тему "Bye-bye, baby, bye-bye".
Езжай в деревню, подруга. В поле, тем паче в роще
в землю смотреть и одеваться проще.
Там у тебя одной на сто верст помада,
но вынимать ее все равно не надо.
На злобу дня.
В сети витает очень много стихов посвященных Нотр-Дам. Выбрал классику.
Осип Мандельштам — Notre Dame
Где римский судия судил чужой народ,
Стоит базилика,- и, радостный и первый,
Как некогда Адам, распластывая нервы,
Играет мышцами крестовый легкий свод.
Но выдает себя снаружи тайный план:
Здесь позаботилась подпружных арок сила,
Чтоб масса грузная стены не сокрушила,
И свода дерзкого бездействует таран.
Стихийный лабиринт, непостижимый лес,
Души готической рассудочная пропасть,
Египетская мощь и христианства робость,
С тростинкой рядом — дуб, и всюду царь — отвес.
Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,
Я изучал твои чудовищные ребра,
Тем чаще думал я: из тяжести недоброй
И я когда-нибудь прекрасное создам.
Ради последнего четверостишия можно еще привести стихи Волошина про дождь в Париже.
В дождь Париж расцветает,
Точно серая роза…
Шелестит, опьяняет
Влажной лаской наркоза.
А по окнам, танцуя
Всё быстрее, быстрее,
И смеясь и ликуя,
Вьются серые феи…
Тянут тысячи пальцев
Нити серого шелка,
И касается пяльцев
Торопливо иголка.
На синеющем лаке
Разбегаются блики…
В проносящемся мраке
Замутились их лики…
Сколько глазок несхожих!
И несутся в смятенье,
И целуют прохожих,
И ласкают растенья…
И на груды сокровищ,
Разлитых по камням.
Смотрят морды чудовищ
С высоты Notre-Dame.
__________________________
Спасение там, где опасность.
Кто не знает, был такой поэт - Юрий Белаш. Фронтовик. Родился в 1920, умер - 1988. Написал сборник Окопных стихов. Стихи жесткие, иногда -жестокие. Оно и понятно. В День Победы выбрал, можно сказать, даже лирическое.
Ночная атака
Утопая в снегу, мы бежали за танками
А с высотки, где стыло в сугробах село,
били пушки по танкам стальными болванками
а по нам – минометчики, кучно и зло.
Мельтешило в глазах от ракет и от выстрелов.
Едкий танковый чад кашлем легкие драл
И хлестал по лицу – то ли ветер неистово,
то ли воздух волною взрывною хлестал.
Будь здоров нам бы фрицы намылили холку!
Но когда показалось, что нет больше сил –
неожиданно вспыхнул сарай на задворках,
точно кто-то плеснул на него керосин.
Ветер рвал и закручивал жаркое пламя
И вышвыривал искры в дымящийся мрак, -
Над высоткой, еще не захваченной нами,
Трепетал, полыхая, ликующий флаг.
Через час у костра мы сушили портянки…
__________________________
Спасение там, где опасность.
Мы лежали на подступах к небольшой деревеньке.
Пули путались в мякоти аржаного омета.
Трехаршинный матрос Петро Гаманенко
Вынес Леньку, дозорного, из-под пулемета.
Ленька плакал. Глаза его синие, щелками,
Затекали слезами и предсмертным туманом.
На сутулой спине, размозженной осколками,
Кровь застыла пятном, густым и багряным.
Подползла санитарка отрядная рыжая.
Спеленала бинтом, как пеленками, туго,
Прошептала: - Отплавал матросик, не выживет,
Потерял ты, Петрусь, закадычного друга!
Померк багряный свет заката,
Громада туч росла вдали,
Когда воздушные фрегаты
Над самым городом прошли.
Сначала шли они как будто
Причудливые облака,
Но вот поворотили круто —
Вела их властная рука.
Их паруса поникли в штиле,
Не трепетали вымпела.
Друзья, откуда вы приплыли,
Какая буря принесла?
И через рупор отвечали
Мне капитаны с высоты:
— Большие волны их качали
Над этим миром. Веришь ты —
Внизу мы видим улиц сети,
И мы беседуем с тобой,
Но в призрачном зеленом свете
Ваш город будто под водой.
Пусть наши речи долетают
В твое открытое окно,
Но карты! Карты утверждают,
Что здесь лежит морское дно.
Смотри: матрос, лотлинь распутав,
Бросает лот во мрак страны.
Ну да, над нами триста футов
Горько-соленой глубины.
В 32-м году 27-летний Мартынов был арестован по делу так называемой "Сибирской бригады". По мнению НКВД, это была нелегальная контрреволюционная организация литераторов. Помимо Мартынова, в нее входили поэты Павел Васильев, Сергей Марков и несколько других. Мартынова выслали в Архангельск, потом перевели в Вологду, где он прожил три года.. Только в начале 90-х Галина Сухова, хранительница мартыновского наследия, получила в Особом архиве дело этой "Сибирской бригады" за номером 122613. Мартынова обвиняли в контрреволюционной агитации. Формальной уликой было известное стихотворение "Воздушные фрегаты". Почему-то сам Мартынов никогда не писал и не рассказывал об этом факте своей биографии, и даже в 60-е годы не подавал документов на реабилитацию. Словно вычеркнул из своей жизни эту страницу.
В этом мире гранитных затворников
и твердокаменных дворников
Ни соседка соседке, ни соседу сосед
Не помогут. Не могут. Все окна здесь в шторках,
Все крепко сидят в своих норках.
Языки на запориках, здесь не завяжешь
бесед,
Тут не встретите вы никогда никаких
непосед…
Звезда глядела через порог.
Единственным среди них, кто мог
знать, что взгляд ее означал,
был младенец; но он молчал.
декабрь 1995
...
Привыкай к пустыне, милый,
и к звезде,
льющей свет с такою силой
в ней везде,
будто лампу жжет, о сыне
в поздний час
вспомнив, тот, кто сам пустыне
дольше нас.
Декабрь 1991? (до 30 октября 1992)
...
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.
Привыкай к пустыне, милый,
и к звезде,
льющей свет с такою силой
в ней везде,
будто лампу жжет, о сыне
в поздний час
вспомнив, тот, кто сам пустыне
дольше нас.
Декабрь 1991? (до 30 октября 1992)
Эта вещь, видимо, была впервые прочитана на вечере в Пало-Альто 30 октября 1992 года. Это рождественские стихи, в интернете их часто датируют декабрём 1992 года, что неверно. Запись всего вечера попала в интернет пару дней назад благодаря Борису Владимирскому, который работал в еврейском центре (JCC), где и проходил концерт.
В достаточно ранних стихах, написанных Бродским сразу после отъезда, есть тема разлуки отца и сына, и тут автор явно ассоциирует себя с отцом
Расти большой, мой Телемак, расти.
Лишь боги знают, свидимся ли снова.
Ты и сейчас уже не тот младенец,
перед которым я сдержал быков.
Когда б не Паламед, мы жили вместе.
Но может быть и прав он: без меня
ты от страстей Эдиповых избавлен,
и сны твои, мой Телемак, безгрешны.
("Одиссей Телемаку", 1972)
И восходит в свой номер на борт по трапу
постоялец, несущий в кармане граппу,
совершенный никто, человек в плаще,
потерявший память, отчизну, сына;
по горбу его плачет в лесах осина,
если кто-то плачет о нем вообще.
("Лагуна", 1973)
Мне кажется, что поздние рождественские стихи автор пишет глазами сына. Возможно это некая реакция на смерть отца (стихи памяти отца Бродский смог написать только в 1989). В стихах появляется фигура одинокого Бога-Отца в пустыне, на небе горит одна звезда (Вифлеемская), - это и есть Он. Наверное, тут есть перекличка с лермонтовским
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит,
но настроение совершенно другое, Звезда только одна и говорить ей не с кем, она светит на Сына.
Перемещен из Северной и Новой
Пальмиры и Голландии, живу
здесь нелюдимо в Северной и Новой
Америке и Англии. Жую
из тостера изъятый хлеб изгнанья
и ежеутренне взбираюсь по крутым
ступеням белокаменного зданья,
где пробавляюсь языком родным.
Развешиваю уши. Каждый звук
калечит мой язык или позорит.
Когда состарюсь, я на старый юг
уеду, если пенсия позволит.
У моря над тарелкой макарон
дней скоротать остаток по-латински,
слезою увлажняя окоем, как Бродский,
как, скорее, Баратынский.
Когда последний покидал Марсель,
как пар пыхтел и как пилась марсала,
как провожала пылкая мамзель,
как мысль плясала, как перо писало,
как в стих вливался моря мерный шум,
как в нем синела дальняя дорога,
как не входило в восхищенный ум,
как оставалось жить уже немного,
Однако что зевать по сторонам.
Передо мною сочинений горка. ...
