fanatold: ...Не нашел другого места.
Хочу поделиться и похвастать. Сегодня, пару часов назад, мне довелось подержать в руках изумительные книги. Учебники Петрова, Лабурдонне, Дюфреня (последние две - в русском переводе) издания 20 -х - 40-х годов XIX века. Книги середины XIX в. В одной из них нашел таблицу крупного турнира 1867 года, в котором, в частности, участвовал С.Лойд. Подшивки чигоринского "Шахматного листка"... Интереснейшие издания, с партиями Шифферса, Розенталя, Цукерторта, Чигорина, Л.Паульсена.
Для тактильных ощущений вам лучше полистать на сон грядущий журнальчик «Плейбой», говорят, помогает. А если серьезно, то, если вы хотите подержать древние шахматные книги в руках, то поезжайте в ту же Ленинку. Там все эти книги есть и в бумажном виде. Только зачем? Книги нужно заказывать, ждать несколько часов, и все это для того, чтобы подержать в руках учебник Дюфреня или Шифферса. У меня большая шахм библиотека (не меньше 600 названий), но я уже лет пять как инвалид 2-й группы, плохо передвигаюсь, на улице вообще не бываю. Поэтому я решил скачать все (во всяком случае, многие) книги. Уже скачал где-то 2.5 тыс. на русском и тысяч пять на иностр языках. Предположим, захотелось мне взглянуть на книгу Ивана Бутримова (1821 г.), для этого достаточно щелкнуть мышкой. К слову сказать, книга оцифрована не где-нибудь, а в Гарварде.
Самая интересная глава для меня была про ее работу переводчиком. Она пишет о том, что в 1960-е годы был золотой век перевода, ибо в это время западную литературу переводили довольно широко, можно было прочитать крупнейших западных писателей. Благодаря переводчикам, российская советская школа переводов была отличной, сама Людмила Черная - блестящий переводчик, благодаря им до нас добралась западная литература, которая в мое время как раз и была, собственно, настоящей литературой. 60-е годы — это годы, когда я рос и читал все книги, которые переводила Людмила Черная: Макса Фриша, Дюрренматта, конечно же, Ремарка, которого она страстно любила и говорила о том, что Ремарк создал литературу двух трагедий — трагедии войны и трагедии изгнания. Это была больная тема, и та, и другая, которую он описал лучше других может быть. Но главная любовь ее жизни — Генрих Белль. Она дружила с Беллем, очень много переводила его и видела, как Белль завоевывал Россию. Белль был в России может быть популярнее, чем в Германии, что, кстати, характерно для многих западных авторов. Потому что все недостатки советской литературы, вся ее ходульность, вымученность, все ее партийное нутро, которое было так омерзительно, все это для нас компенсировала западная литература, которая именно благодаря прекрасным переводчикам и стала нашим настольным чтением. Я считаю, что западная литература создала советскую интеллигенцию того поколения. Где бы мы были без нее, где бы был Довлатов без американской прозы, которую он читал в русских переводах, да и где бы был Бродский без англоязычных поэтов. Так что, мне кажется, что это книга о литературном подвиге.
aleks1949km: в ту же Ленинку. Только ... книги нужно заказывать, ждать несколько часов.
Отнюдь. Теперь заказ только электронный, можно удаленно, и сразу получаешь книги. То же в Историчке и Иностранке (которая, впрочем, давно пустует).
Не буду с Вами спорить. Я последний раз был в Ленинке в ноябре 2015. Но тогда в электронный каталог была занесена только часть книг. И довоенные, и дореволюционные книги не были занесены, их приходилось заказывать на бланках. Электронный заказ тоже не сразу выполняется, нужно ждать те же несколько часов. Книги ведь нужно физически как-то переправить из хранилища в зал. А вот в электронном виде книгу можно получить за пять минут, даже меньше. Я, например, вчера скачал "Обозрение" Боброва за 1910, кстати, лучший шахм журнал до 1922 г. А если правда сейчас выполняются только электронные заказы, то это значит, что огромная часть книг просто выведена из употребления.
aleks1949km: А если правда сейчас выполняются только электронные заказы, то это значит, что огромная часть книг просто выведена из употребления.
Нет, не прошло и 30 лет, как в электронный каталог включили всё, включая журналы. Хотя часть книг заказывается из Химок, т.е. с задержкой, а часть заштабелирована (в основном массовые советские переиздания). Газеты в тех же Химках, но для этого существует Историчка.
А ждать - я уже писал - не надо: заказываешь из дому.
Для меня теперь главная печалка, что нет способа оплачивать иностранные базы данных.
...были и любимые, в разное время потрафившие душе, книги, “Шатер” и “Сестра моя жизнь”, “Вечер у Клэр” и “Bal du compte d’Orgel”, “Защита Лужина” и “Двенадцать стульев”, Гофман и Гёльдерлин, Боратынский и старый русский Бэдекер. ... Бело-синяя картонная коробочка, засунутая между Зомбартом и Достоевским, оказалась пустой.
Достоевский вроде бы прямо не назван среди любимых, но явно читался внимательно.
Про "Бал..." я и вовсе ничего не знал, а теперь знаю, что это последний роман автора, умершего в 20 лет.
Я давным-давно, кажется, "по совету" Кокто читал первый. Сейчас даже сам не смог вспомнить название Дьявол во плоти, но тогда впечатление было положительное.
О Достоевском Набоков не раз высказывался открытым текстом, и не то чтобы так уж комплиментарно. Порадовался, кстати, когда узнал, что нравилось Набокову в Достоевском то же, что и мне - а именно, редкое для русских писателей мастерство в выстраивании сюжета.
Многое узнал о Свифте такого, что лучше бы и не знать. Сам Константин Образцов приличный писатель, его Единая теория всего и серия Красные цепи внимания заслуживают.
__________________________
Спасение там, где опасность.
nict46: Набоков, "Тяжелый дым" (1934), библиотека героя.
...были и любимые, в разное время потрафившие душе, книги, “Шатер” и “Сестра моя жизнь”, “Вечер у Клэр” и “Bal du compte d’Orgel”, “Защита Лужина” и “Двенадцать стульев”, Гофман и Гёльдерлин, Боратынский и старый русский Бэдекер. ... Бело-синяя картонная коробочка, засунутая между Зомбартом и Достоевским, оказалась пустой.
Достоевский вроде бы прямо не назван среди любимых, но явно читался внимательно.
Про "Бал..." я и вовсе ничего не знал, а теперь знаю, что это последний роман автора, умершего в 20 лет.
Как ни уговаривал я когда-то Старого Семена прочитать "Ночные дороги" и "Вечер у Клэр", он автора расхвалил - мол, сразу видно, что писатель замечательный - но читать отказался. А вот Набоков этим романом не пренебрег, и мне его мотивы вполне понятны. Приятно видеть среди избранных книг и "Двенадцать стульев". Ну, и "Защита Лужина", конечно, в этом ряду вполне уместна.
Evgeny Gleizerov: Порадовался, кстати, когда узнал, что нравилось Набокову в Достоевском то же, что и мне - а именно, редкое для русских писателей мастерство в выстраивании сюжета.
Поскольку Достоевский умеет мастерски закрутить сюжет и с помощью недоговоренностей и намеков держать читателя в напряжении, русские школьники и школьницы упиваются его книгами наравне с Фенимором Купером, Виктором Гюго, Диккенсом и Тургеневым. Мне было двенадцать лет, когда сорок пять лет тому назад я впервые прочел "Преступление и наказание" и решил, что это могучая и волнующая книга. Я перечитал ее, когда мне было 19, в кошмарные годы Гражданской войны в России, и понял, что она затянута, нестерпимо сентиментальна и дурно написана
Т.е. как мастер сюжета Ф.М. включен в явно эпатажный ряд. Купер и Гюго для Набокова определенно подростковое чтение, а сила четвертого уж точно не в сюжете - Тургенева как раз журили за однообразие сюжетных схем. Тут неявно вывешена табличка "Сарказм".
Интересно, что я Достоевского тоже впервые прочитал в двенадцать лет, и тоже прочитал на одном дыхании. Но я читал "Братьев Карамазовых", взяв эту книгу у соседки. Я как-то здесь уже писал, что речи прокурора и адвоката я даже прочитал вслух, с выражением, хотя находился в комнате один. Соседка тогда, вручая мне эту книгу, с сомнением покачала головой и сказала, что мне читать такие книги все-таки рановато. В общем-то, она была права: все "философское" и "психологическое", что содержалось в книге, никак на меня не подействовало - всего этого я просто не заметил.
Pirron: речи прокурора и адвоката я даже прочитал вслух, с выражением, хотя находился в комнате один.
Что еще раз доказывает, что Достоевский по характеру дарования скорее драматург, нежели эпик, если можно так выразиться.
Оттого-то его вещи так охотно экранизируются и инсценируются, причем не так уж много при этом теряя. А иногда и выигрывая - примером "Дядюшкин сон" и "Село Степанчиково".
Вроде бы и он вышел из гоголевской шинели, но "Мертвые души" любая инсценировка/экранизация убивает, оставляя только ряд бытовых зарисовок.
Да, я не раз слышал такое мнение - по-моему, и Набоков, при всей его антипатии к Достоевскому, в таланте драматурга ему не отказывал. И меня всегда удивляло, что практически любая экранизация Достоевского оказывается удачной. Видимо, он действительно своим сюжетом, характерами и диалогами настолько облегчает жизнь режиссеру, что тот должен сильно постараться, чтобы снять плохой фильм.
Pirron: в таланте драматурга ему не отказывал. ... своим сюжетом, характерами и диалогами настолько облегчает жизнь режиссеру.
Драматург он совершенно независимо от сюжета, начиная с "Бедных людей", в котором сюжет прост до крайности. Драматург тем отличается, что высказывает всё в речи и поведении персонажей, включая сюда и повествователя (который у Ф.М. тоже всегда персонаж).
Всегда ли у него повествователь - персонаж? В "Бесах" - да, действительно персонаж, и этот прием используется довольно непоследовательно и неловко. То этот повествователь остается в рамках того "кругозора", которым он и вправду может обладать. То есть рассказывает о том, что он видел, слышал, мог узнать из каких-то документов или с чужих слов. То вдруг превращается в классического "всевидящего повествователя", и в изобилии сообщает такие подробности, о которых он никак узнать не мог. А между тем всякий раз, когда Достоевский вспоминает , что его повествователь - персонаж, этот персонаж отнюдь не производит впечатления человека с острым проницательным умом и богатым воображением. Однако этот прием налицо. Но, например, в "Преступлении и наказании", разве там не классический всевидящий повествователь? Я читал этот роман двадцать пять лет назад, что-то мог позабыть.
Я всегда полагал Достоевского гениальным беллетристом, лучшим мастером сюжета в классической русской литературе. Но идеология портит и отравляет всё. То же и Толстой. Вот у Чехова нет никакой идеологии, точнее, есть та единственная, которая не бред и отрава - "Живи и давай жить другим".
Evgeny Gleizerov: Я всегда полагал Достоевского гениальным беллетристом, лучшим мастером сюжета в классической русской литературе.
На "беллетриста" Ф.М., вероятно, обиделся бы.
Что же до сюжета - какой такой особенный сюжет даже в уголовном "Преступлении и наказании", где вся криминальная составляющая открывается сразу, а все дальнейшее, т.с., афтешок? Ну разве что тема Свидригайлова.
Т.е. если различать сюжет и фабулу, по Чехову, то Ф.М. мастер сюжета, но тогда и все прочие классики тоже.
А самым сюжетным в обычном понимании, думаю, был Лесков.
Pirron: Но, например, в "Преступлении и наказании", разве там не классический всевидящий повествователь?
Нет, не всевидящий. Роман в основном написан с точки зрения Раскольникова, и только тут дана настоящая интроспекция. Все прочие даны извне, даже наиболее интересный из них Свидригайлов почти целиком дан в его разговорах и действиях.
Но уж никак нельзя назвать повествователя в этом романе "персонажем". Да и показывать все события с точки зрения одного героя, только о его переживаниях повествовать, а всех остальных персонажей показывать только "извне" - это далеко еще не признак того, что у автора - талант драматурга, а не романиста. Так написан весь "Процесс", да и почти весь "Замок", но я не вижу у Кафки никаких признаков того, что он одарен в области драматургии и слабоват как романист.
Evgeny Gleizerov: Не могли бы вы пояснить? Какая "идеология" в "Архиерее" и при чём тут Толстой?
Какая идеология в "Архиерее", я не знаю, но рассказ напоминает "Ивана Ильича".
А Ванька Жуков напоминает Алёшу Горшка, хотя Чехов, конечно, не мог его читать.
В общем, не уверен я, что идеология у Чехова та, что вы написали.
nict46: На "беллетриста" Ф.М., вероятно, обиделся бы.
Не обиделся. Это только в последнее время слово стало применяться к Донцовой и Акунину, а во времена Достоевского это был синоним понятия "словестность".
Все наши критики (а я слежу за литературой чуть не сорок лет), и умершие, и теперешние, все, одним словом, которых я только запомню, чуть лишь начинали, теперь или бывало, какой-нибудь отчет о текущей русской литературе чуть-чуть поторжественнее (прежде, например, бывали в журналах годовые январские отчеты за весь истекший год),— то всегда употребляли, более или менее, но с великою любовью, всё одну и ту же фразу: «В наше время, когда литература в таком упадке», «В наше время, когда русская литература в таком застое», «В наше литературное безвремение», «Странствуя в пустынях русской словесности» и т. д., и т. д. На тысячу ладов одна и та же мысль. А в сущности в эти сорок лет явились последние произведения Пушкина, начался и кончился Гоголь, был Лермонтов, явились Островский, Тургенев, Гончаров и еще человек десять по крайней мере преталантливых беллетристов. И это только в одной беллетристике! Положительно можно сказать, что почти никогда и ни в какой литературе, в такой короткий срок, не явилось так много талантливых писателей, как у нас, и так сряду, без промежутков. А между тем я даже и теперь, чуть не в прошлом месяце, читал опять о застое русской литературы и о «пустынях русской словесности».
Журнал «Иностранная литература» (1955-…) это было наше «все».