Интервью	Евгений АТАРОВ
Альберт КАПЕНГУТ: «СЫГРАТЬ НА МАКСИМУМ!»

У каждого по-настоящему большого шахматиста обязательно есть свой Учитель. Человек, который наставил на путь истинный, дал отпить из грааля знаний и прошел с ним длинный путь наверх... У Карпова был Фурман, у Каспарова - Никитин. Борису Гельфанду выпала редкая удача - он попал в ученики к Альберту Капенгуту.

Когда они начали заниматься, Боре было всего лишь 12 лет, а Альберт Зиновьевич едва закончил сотрудничать с самим Талем. Разный масштаб? С одной стороны - да, с другой - известный мастер сразу же разглядел в Гельфанде огромный талант, и ни разу за следующие 13 лет, что он был с Борисом, не пожалел о своем выборе.

Само собой, Капенгут не мог пропустить главный матч в шахматной карьере своего любимого ученика. Он прибыл в Москву из Нью-Джерси , где сейчас живет, к первой же партии. Сидя в зрительном зале, в пресс-центре или общаясь с многочисленными друзьями, Альберт Зиновьевич вел себя точно так же, как когда-то давно, в начале 90-х, когда секундировал совсем молодому Гельфанду в его первых поединках на пути к шахматному трону. И пусть на матче с Анандом он всего лишь почетный гость, он и сейчас был весь в борьбе, ни на секунду не теряя из вида доску с позицией.

Даже давая это интервью, Капенгут пропускал через себя каждый ход Бориса. И лишь иногда его взгляд туманился, а на лице сама собой появлялась улыбка, когда он вспоминал особенно дорогие эпизоды творческого общения с Учеником...

- Когда вы в первый раз увидели Борю, и какое он произвел на вас впечатление? Вы увидели в нем будущего гроссмейстера?

- Это произошло в Минске в шахматном клубе, который был переоборудован из овощного магазина. Где-то в уголке выделили место для гардероба, и когда в клубе бывало особенно многолюдно, туда умудрялись впихнуть еще один столик. На нем играли те, кому совсем было некуда деваться - кому понравится играть в шуме, когда вокруг ходят обсуждающие события в своих партиях игроки... И вот, за этим столиком я увидел маленького мальчика, о котором знал по рассказам моего еще школьного друга Эдика Зелькинда... Гельфанд играл там с опытным кандидатом в мастера и очень технично проводил сложный эндшпиль. Мне понравилась его игра. Поэтому, когда Зелькинд в 1979-м собрался в эмиграцию и попросил меня взять если не всю его группу, то хотя бы позаботиться о Боре, - я не стал возражать.

В то время я очень плотно работал секундантом Таля, и пообещал Эдику, что как только закончу работу в этом претендентском цикле, сразу же займусь мальчиком. По линии ДЮСШ Зелькинд передал всех своих учеников, в том числе и Гельфанда, - Тамаре Головей. Я же начал выполнять свое обещание с сентября 1980 года.

Сначала мы занимались с Борей 3-4 раза в неделю по 4 часа, но потом увеличили нагрузку. Причем, помимо той гигантской работы, которую мы проделывали у меня дома, Борис набирал еще кучу заданий - домой. Так он с раннего детства привык, во-первых, к большому объему работы, а во-вторых, к обработке больших массивов информации. Раскладывались они у него в голове замечательно, а строгая система “полочек” сформировалась “с пеленок”. Он был таким в 12 лет и остался сейчас.

Глядя на успехи Бориса, многие задают вопрос: как так, в 43 года выйти на матч на первенство мира, можно сказать, на свой пик? А меня это не удивляет, для этого достаточно сравнить путь моих учеников - Гельфанда и Смирина, они одногодки, лет пять я работал параллельно с обоими. Так вот Илья, по большому счету, как был, и остался талантливым лентяем, а Боря с раннего возраста был трудоголиком.

- Но вы все-таки не сказали о впечатлении. Увидели ли вы в нем, как в свое время Никитин увидел в Каспарове, будущего шахматного мессию?

- Не-не, я же не просто так упомянул про ту партию в минском клубе! Маленький мальчик демонстрирует такую хорошую технику. Я уж не говорю о том, что внешне ребенок производил приятное впечатление... У Бори были такие “маслинные” глаза - очень живые, темные и выразительные. В детстве он был абсолютно не похож на того человека, что мы видим сейчас. Тогда он производил впечатление немного шкодливого мальчика, чуть беззлобного, но весьма изобретательного.

Ну, а “контуры” нынешнего Гельфанда начали проступать лет в 15-16.

Надо заметить, что в его судьбе большую роль сыграло то, что ему “по наследству” от меня досталась нелюбовь со стороны ведущих деятелей белорусской федерации шахмат. На каждом шагу приходилось преодолевать какие-то препятствия...

Приведу самый простой пример. Четыре года подряд он мог играть во всесоюзных отборочных турнирах чемпионата СССР, однако не сыграл ни разу! Но если трижды он в тот момент был занят на спартакиаде школьников или в других соревнованиях, то в четвертый раз, в 1986-м в Пинске (еще и в родной Белоруссии!), это было “за гранью” - наш гостренер просто не сообщил ему, что на него пришло приглашение!

- Что главным образом бросалось в глаза в шахматном таланте Бориса?

- Самым ярким было у него желание работать. Такой жажды знаний я не встречал до него ни в одном ребенке. Его приходилось буквально “оттаскивать” от шахмат, даже дома! Его не надо было заставлять что- то делать. Но в его случае требовалось не просто плыть по течению, а управлять этим течением. Меня как-то спросили: когда на него впервые по-настоящему разозлился? Было! И этот случай, надо сказать, многое проясняет в наших отношениях.

- Очень интересно. И чем же он вас прогневал?

- С самого начала совместной работы приучил Борю к своей системе обработки информации. Да, сейчас у всех есть ChessBase, и вы можете сделать то же самое, но тогда... в начале 80-х, усовершенствованной табличной системой пользовались единицы, и Гельфанду это умение очень пригодилось в течение многих лет.

У меня была одна из лучших шахматных библиотек в СССР, но - с определенным уклоном. Большую ее часть составляла дебютная литература. И вот, как-то пришел мне очередной том “Tournament Chess” - популярное тогда издание, которое освещало текущие соревнования. Боря, как всегда, “коршуном” накинулся на него: что там? А меня это прямо взорвало! От одной только мысли: вместо того, чтобы быть думающим шахматистом, он может стать у меня архивариусом, тут же стало не по себе.

Я снял с полки книжку Минева по ладейным эндшпилям на болгарском языке и сказал: “Через месяц ты должен около 10% позиций опровергнуть!” Через полтора месяца он приволок мне 50 позиций. 20 из них было отброшено, поскольку это были поиски “блох”, а штук 30 были интересными! Десяток самых интересных отложили, и я договорился с Авербахом, чтобы подготовить их для публикации в журнал.

Это была удачная находка - переключение Бориных интересов на эндшпиль. Когда мы стали с ним разбирать выбранные им позиции, я увидел, как он уверенно в них ориентировался. Заставив его заниматься тем, от чего он к этому времени отвык, - я обратил внимание, что у него произошел качественный скачок в понимании.

- Насколько серьезный скачок?

- Очень серьезный! До той работы над статьей Боря был, по моей оценке, средним кандидатом в мастера. А после этого эпизода он начал понимать шахматы уже как хороший мастер. Примерно через месяц он сыграл в Мемориале Сокольского, который выиграл в стиле Каспарова, обогнав в нем 12 мастеров и двух гроссмейстеров. Гельфанд на 2,5 очка перевыполнил норму мастера спорта.

Однако всесоюзная классификационная комиссия установила, что средний рейтинг участников в том турнире был 2399,4 - норму мастера тогда в короткий промежуток времени присваивали, начиная с отметки 2400! Так Борис ведь перевыполнил ее на 2,5 очка! Прошло полтора года, прежде чем ему присвоили звание мастера.

Надо отдать должное Быховскому. Анатолий Авраамович еще за два года до этого прямо сказал, что он будет помогать нам и в плане присвоения званий, и получения мест в различных турнирах и пр. Но... он будет категорически против поездок на международные турниры - чемпионаты мира и Европы по детям, кадетам, юношам.

- Скажите, как получилось, что Борис стал адептом “классической” линии в шахматах? Вас же никак нельзя было отнести к шахматистам такого стиля...

- Это был долгий и трудный путь. Но дебюты - это частности... Стремление играть в классические шахматы воспитывалось, выкристаллизовывалось у Бори с годами. Он стал универсальным шахматистом: хорошо ориентировался в сложных счетных позициях, проводил ясные стратегические идеи. Надо было уметь всё!

Взять, к примеру, как мы готовили за черных староиндийскую защиту. Почему ее? В 1980-м это был идеальный дебют, чтобы начать реализовывать его потенциал в партиях со сверстниками. Когда мы познакомились, он играл черт знает что...

Как мы работали? Мы ни в коем случае не начинали с теории. Самое первое мое задание - он должен был в “черной серии” посмотреть партии Болеславского, Геллера, Бронштейна, Таля и Штейна только по с тароиндийской черными. Сначала следовало проникнуться духом, почувствовать миттельшпиль, возникающий из этого дебюта. Потом, позже, он изучал уже Петросяна, Глигорича - с точки зрения белых. И только после этого, обрастая практикой варианта, на фоне минимальных знаний, “строить здание теории”. Разумный подход : от партий, от идей к конкретным вариантам.

- В первые годы вам приходилось как-то спускаться до его уровня?

- Спускаться? Нет - никогда! Мы очень много беседовали с ним. И мне приходилось убеждать его, что то решение, которое я рекомендую - правильное. Но при этом он должен был воспринять его как свое. Это далеко не так просто, как кажется.

- Вам приходилось спорить, доказывать свой взгляд?

- По-разному бывало. Например, после того как он выиграл Мемориал Сокольского, было понятно, что уже скоро его ждут очень серьезные соревнования - отборы чемпионата Союза, партии с сильными мастерами, не говоря уже о гроссмейстерах. В тот момент я сказал ему, что с одной староиндийской защитой ему будет трудно, и надо разработать за черных что-то более надежное, чтобы можно было “железно” выстаивать. По опыту работы с Талем и по тому, что Миша рассказывал мне о матче в Багио, наиболее крепкой в то время представлялась система Бондаревского-Макогонова... И мне очень долго пришлось уговаривать Бориса освоить и играть эту систему.

В конце концов, он согласился. Начал изучать. Как раз к этому времени начались матчи Карпова с Каспаровым, в которых этот дебют был изучен до дыр... Наше же решение, что надо играть ферзевый, было принято где-то за год до этого.

И вот, в какой-то момент, году в 87-м, не помню точно, Боря мне сказал - это был для меня бальзам на душу: “Альберт Зиновьевич, как все-таки здорово, что вы меня заставили играть Бондаревского-Макогонова!” Правда, потом, спустя пару лет, когда он уже стал претендентом, то опять заявил мне, что это была ошибка!

- Разуваев, зная, что вы были любимым учеником Болеславского, ну а Гельфанд - вашим, называл Бориса его “шахматным внуком”. А на чьих партиях складывалось его шахматное мировоззрение, как он решал, что правильно, а что - нет?

- У Бори с самого начала обозначилась тяга к классике. Но сначала он очень ответственно относился к выбору дебюта, к подготовке, и как следствие, у него был очень узкий дебютный репертуар. Черными - Найдорф, староиндийская. Расширять его было не так-то просто. Это можно делать, когда игрок уже универсален, когда он играет на высоком уровне, и для него подготовить новую систему (или же новый дебют - “Грюнфельда”, как на этом матче, в 43 года!) намного легче. Тогда это было не так-то просто, это требовало огромного вложения времени и труда...

Характерная черта моего творчества - это то, что я умел находить в апробированных, казалось бы, дебютных вариантах новые идеи. Способствовало желание, иногда из духа противоречия, - не идти по проторенной дороге, а искать новые пути.

Когда Боря стал претендентом, стиль нашей работы в очередной раз изменился: он, например, ставил мне какую-то свежую для меня позицию и просил взглянуть на нее. И... часто я находил новые подходы, которые он потом дорабатывал.

“Шлифовать” идеи мне было скучновато, и далеко не все из того, что я предлагал, находило применение. Если одна из четырех идей “проходила”, было хорошо.

В наследство от моего незабвенного учителя Исаака Ефремовича Болеславского мне осталась хорошая дебютная интуиция. Ее порой можно увидеть и у Бори.

- Она тоже передалась ему “по наследству”?

- Главное, что он унаследовал - это подходы в работе над дебютом. Надо заметить, что память у Бори оставалась не перегруженной вариантами! Однако когда только появились компьютеры, он их просто ненавидел. Подсознательно это выразилось в том, что первый компьютер, который он купил себе в Нью-Йорке в 90-м году был... без хард-диска! И потом, в Куала-Лумпуре мы купили уже то, что надо. Но работал на нем в основном я. Боря старался избегать этой работы - в этом, как мне кажется, присутствовала ревность к компьютерам: он выбрал для себя дело жизни, тут же какие-то непонятные “железяки” пытаются отнять его! Но потом он понял, что надо учиться работать на компьютере, чтобы не отставать от других игроков элиты.

- О вашем сотрудничестве с Гельфандом коротко говорили, что вы предоставили ему в пользование свою библиотеку и были готовы ответить на любой шахматный вопрос. Помните первый вопрос, на который вы не смогли ему ответить?

- Да таких было много - с самого начала. И я никогда не стеснялся этого.

- Какие еще правила существовали у вас?

- Первое и главное правило, которое вступило в силу с 1980 года: все его партии должны быть проанализированы. Особенно - проигранные. Тщательно анализировали дебют. По ходу анализа выяснялось, нужна ли нам дополнительная работа над тем или иным вариантом, определялись особенности миттельшпиля и насколько Борис чувствует позицию, понимает планы, видит ее скрытые пружины...

Иногда это срабатывало у нас самым неожиданным образом. Помню, на каком-то из юношеских отборочных он проиграл Дрееву партию в ферзевом гамбите с 5.Bf4. Дома мы нашли, как черными довольно эффектно можно перехватить инициативу. Через какое-то время они играли снова, Дреев пошел на тот же вариант и влип как кур в ощип. Эта партия заострила вопрос о создании психологических портретов соперников - этим тоже стали регулярно и довольно плотно заниматься, - особенно когда речь шла об участии в различных отборочных соревнованиях.

Боря привык серьезно относиться и к своим партиям, и к соперникам. Выбирать, в каком стиле с кем бороться, выбирать наиболее оптимальные пути борьбы.

- Мы вот говорим: дебют-дебют-дебют... А много ли вы работали над развитием у Бориса интуиции, умения маневрировать, эндшпильной техники и т.д.

- Дело в том, что у нас были совершенно разные периоды работы. Сперва, когда он был 12-летним мальчиком, это была одна работа, потом кандидатом в мастера - уже совершенно другая. Не говоря о том, когда он стал мастером, претендентом на звание чемпиона мира... Нельзя об этих этапах говорить как об одном целом.

- Хорошо, я задам вопрос по-другому: насколько Гельфанд талантлив как игрок? Того же Карпова называли “гениальным интерпретатором”...

- Все-таки, считаю, что моя наибольшая заслуга в том, что я научил его системному подходу к шахматам. Как во мне, так и в Исааке Ефремовиче было мало игроцкого. Может, это и неправильно, даже сейчас я колеблюсь, отвечая на этот вопрос, но в принципе, это так. Не зря в публикациях о Гельфанде время от времени проскакивают эпитеты: “профессор”, “академик”. Его понимание шахмат всесторонне, знания же - обширны и очень глубоки.

В свое время, сыграв в нескольких финалах Союза, я задумался: а в чем отличие сильного мастера от гроссмейстера? Мастер может выиграть и отдельную партию не хуже любого, а результаты в целом получаются ниже. И я пришел к такому выводу. Взять, например, стандартный прием “жертва качества за пешку или за инициативу”; что, сильный мастер не понимает, что можно осуществить такую жертву? - понимает, но не жертвует! Проблема в том, что если гроссмейстер так жертвует, для него поддерживать эту инициативу - дело техники . У мастера же... может, где-то в жизни был неудачный эксперимент, когда он не смог “дожать”, и он уже не верит в то, что сможет довести партию до победы, не верит в свою технику, и может просто пройти мимо этой жертвы. В этом и состояло основное отличие от большого шахматиста.

К чему я это? Важно понять, чего от шахматиста можно ожидать, а на что он при всем своем таланте и желании неспособен. Гельфанд способен подготовить к матчу на первенство мира совершенно новый для себя дебют и играть его на высочайшем уровне. Это - высший пилотаж. При всей своей “классичности” он не раз совершал такое, чего соперники от него не ожидали!

- А что насчет спортивных качеств? Умение собраться, играть через не могу...

- В самом начале его любовь к шахматам была мощным двигателем, и Боря легко переносил поражения. Для него это был естественный процесс, он не задумывался о конечном результате, для чего это делается... По мере того, как он встречался с всевозможными несправедливостями, они закаляли его характер, делали сильнее. Так что, по большому счету, наверное... можно сказать спасибо всем тем, которые в свое время мешали двигаться вперед! Иначе ничего бы и не было.

Помогало и спортивное соперничество. В начале 80-х Боря постоянно сражался с Лешей Дреевым, потом, примерно года с 85-го, началось его соперничество с Васей Иванчуком. А немножко старше их всех были еще Женя Бареев и Саша Халифман - нам частенько приходилось стыковаться в различных отборочных турнирах...

- С Иванчуком соревнуются и сейчас. Он уникален по своей любви, по безграничной преданности к шахматам.

- Несомненно. В первый раз они с Борей встретились лишь в 1985-м в чемпионате Союза. Гельфанд выиграл ту партию и стал чемпионом, а Вася, по-моему, разделил 2-3 места. После той победы Боря напечатал статью в нашем белорусском журнале, которую он назвал “20 лет спустя”, потому что в том же городе за 20 лет до этого я тоже стал чемпионом СССР среди юношей! А потом они соперничали везде. С переменным успехом - иногда впереди был Гельфанд, а иногда - Иванчук. Они тогда ездили чуть ли не по всем чемпионатам мира и Европы.

- Это соперничество как-то подстегивало Гельфанда?

- Думаю, да. Боря вообще всегда стремился сыграть на максимуме, показать все, на что способен, а когда рядом был такой непримиримый соперник...

Нельзя сказать, что кто-то из них выигрывал в той гонке. Они постоянно менялись местами. Гельфанд выиграл два чемпионата Европы, а вот чемпионом мира он так и не стал - помню, в Австралии они поделили 1-4 место, а лучшим по коэффициенту стал Лотье. Потом это соперничество продолжалось уже на гроссмейстерском уровне. Иванчук, правда, шел чуть-чуть впереди. Он и в сборную СССР попал на год раньше, и в Линарес его позвали в 1989-м, тогда как Гельфанда - только в 1990-м, Вася сумел обыграть и обогнать Каспарова, выиграв турнир, Боря же тогда отстал от чемпиона мира на пол-очка, в жуткой борьбе заняв 2-е место.

В межзональном турнире в Маниле в 1990-м они поделили первое место! Но самое главное: в рейтинг-листе на 1.01.1991 у Бори оказалось на 5 пунктов больше, чем у Васи. Причем, это были знаменательные пять пунктов - у него был рейтинг 2700! Он стал всего лишь пятым шахматистом в истории, который достиг этого рубежа после Фишера, Карпова, Таля и Каспарова. Кстати, когда Таль в 1979-м перешагнул через “ 2700”, я работал с ним на знаменитом межзональном в Риге. Это был этап...

- Как, кстати, они воспринимали друг друга - друзьями или соперниками?

- Отношения были самыми мягкими. Ни вражды, ни неприязни у них друг к другу не было, они довольно много времени проводили вместе, особенно когда ездили по юношеским чемпионатам мира и Европы и отчаянно боролись за победу.

Мне вспоминается одна анекдотичная ситуация. В 1990-м был турнир в Тилбурге. Мы жили за городом в остекленных бунгало. Боря пригласил на турнир маму. Как-то сидим мы, к партии готовимся, а Нэлла Моисеевна от нечего делать ходит вокруг бунгало и фотографирует... Тогда мы с Борей придумали очень сильную новинку в “Грюнфельде”, но Вася не попался, куда-то в сторону свернул. Думали, сработает в каком-нибудь другом турнире. И вот уже на обратном пути в Амстердаме мы зашли проявить пленку и напечатать фотографии. С нами был Иванчук. Вася тут же: “Дай посмотреть фотографии!” Смотрит-смотрит, дошел до фотографии, где через стекло видна позиция, и вдруг вспыхнул: “Ой, какой интересный ход!”

Новинка была специально под него, а мы ее таким дурацким способом “спалили”. Боря тогда ужасно разозлился. Но у меня было алиби: я на снимке - рядом.

- На меня, помню, произвела впечатление таблица чемпионата Европы, где Борис проиграл в одном из первых туров Иванчуку, после чего выиграл все оставшиеся партии в турнире! Конец 80-х - начало 90-х для него - период “бури и натиска”?

- Было такое. Боря в этом плане был очень спортивным, по-хорошему злым, нацеленным на результат. Такого понятия, как ничья без игры, для него не существовало в принципе. В то же время для его становления как шахматиста был показателен, как ни странно, турнир первой лиги чемпионата Союза 1987 года. Я там был одновременно и с ним, и со Смириным. После первых пяти туров Боря шел на первом месте.

Тот, 55-й чемпионат СССР, должен был стать особым турниром, собирались играть и Каспаров, и Карпов, и остальные сильнейшие. Понимая все это, Боря вдруг стал играть в “расчетливые шахматы” - пошла четкая игра на выход. И в результате ему не хватило пол-очка: случился какой-то сбой. А вот Илюшка в финал - попал!

Этот турнир для Бори стал назиданием на всю жизнь. Когда он попробовал играть расчетливо, сразу же понял ошибочность такой стратегии и многому научился. С тех пор не было больше ни одного турнира, где бы он применял такую же тактику.

- Могли бы назвать турнир, партию, какой-то момент, когда вы поняли, что Борис уже созрел для каких-то высших свершений в шахматах?

- Я бы зашел с другого конца. Года с 1982-83-го Боря следил за вариантом D85 в защите Грюнфельда. Уже не помню, были какие-то совместные сборы: юношеская и взрослые команды, но я тогда попросил своих приятелей Артура Юсупова и Мишу Гуревича посмотреть с Гельфандом какие-то варианты в D85... Им тоже интересно было “послушать мальчика” - вдруг он выдаст какие-то новые идеи. На следующий день спрашиваю у Миши: ну как вам? Гуревич отвечает: “Слушай, он у тебя - готовый гроссмейстер!” А он в тот момент был еще рядовым кандидатом в мастера.

Уже тогда невооруженным взглядом был виден его потенциал! Поэтому говорить о том, “когда?” - мне очень сложно. Это все произошло как-то само собой.

В чемпионате Союза-1988 он не играл. А в Одессу в 1989-м попал, кажется, через кандидатский список, но там он легко вошел в дележ 3-го места. Все это выглядело как бы само собой. В те годы Боря вышел уже на такой уровень понимания, когда мы гораздо больше внимания уделяли не спортивным, а творческим результатам.

Если упомянуть какую-то ключевую партию, то назову его партию с Дорфманом в Минском международном турнире 1986 года. За десять лет до этого, когда Иосиф выиграл в 1976-м первую лигу в Минске, Болеславский сказал мне: “Смотрите, Алик, взошла звезда первой величины!” Но, к сожалению, в то время в Союзе существовала стройная система... избавления от “ненужных” талантов, которая помешала раскрыться Гулько, Псахису, тому же Гуревичу, а еще раньше - Савону, Кузьмину, Подгайцу и мне. Возможно, я перечислил не всех...

Так вот, Дорфман во время партии проделывал просто колоссальную работу, это было на уровне Карпова или Каспарова. И он играет с Гельфандом. Предпоследний тур, у Бори - белые. Острейшая позиция. Дорфман, к слову, предлагал ему ничью, но Гельфанд отказал, несмотря на то, что эта ничья давала ему гроссмейстерский балл. И... в конце концов, наш проигрывает эту головоломную партию. Я, естественно, расстроен, но Адриан Михальчишин, мой старый друг, вдруг сказал мне: “Что ты так переживаешь, сыграть такую партию для Бориса - гораздо важнее, а этот балл он и в следующем турнире выполнит!” Это было хорошо сказано, и года примерно через два мы сами уже о любом турнире, о любой партии думали точно так же.

Не выиграем этот турнир - выиграем следующий. А что касается той партии, то мы занимались ей целый месяц! Уже Боря в какой-то момент начал протестовать: зачем так много? Но у меня было четкое понимание, что нельзя давать слабины. Если мы что-то с Борей вместе печатаем в “New in Chess”, - это должен быть знак качества.

И по нашим тогдашним анализам, как минимум, были выиграны четыре партии на гроссмейстерском уровне (может, больше, не знаю). А Малькольм Пейн, прочитав те комментарии, рассыпался мне в комплиментах... Такие партии и такие комментарии меняли представление о шахматах, придавали дополнительное ускорение!

- Тогда, в начале 90-х Гельфанд и Иванчук прошли в мировую элиту буквально как нож сквозь масло... Неужели их потенциал был настолько выше?

- Им повезло в том плане, что в шахматах началась смена поколений. И одни уже сходили, а более молодые конкуренты были еще слабы. Ведь если бы Гельфанда не пустили в межзональный турнир в Манилу, может, вся его карьера сложилась бы как-то иначе. Его же звал Каспаров играть тренировочный матч в Испанию, мы уже документы оформляли, а тут - такой шанс: пустили по кандидатскому списку.

Он попал в межзональный случайно и выиграл его. А перед этим был отборочный турнир Кубка мира на Пальма-де-Мальорке, который Гельфанд тоже выиграл. Он в первых семи турах тогда отдал лишь пол-очка. После него Боря стал известен.

Важно отметить, что в тех турнирах он большинство партий выиграл совсем не по дебюту. Просто Гельфанд играл тогда уже сильнее большинства гроссмейстеров, он переигрывал их в миттельшпиле, эндшпиле. В тот момент раскрывался его огромный потенциал... Это стало результатом той огромной работы, которую мы проделали почти за 10 лет, бэкграунда, который был старательно заложен в него!

Чистый классический стиль с постоянным стремлением к инициативе и желанием победить вне зависимости от цвета фигур, силы соперника. У него был постоянный шахматный голод, а утолить его могли только победы и творческие успехи.

Я был горд, что мне удалось вырастить такого шахматиста... Потом у Гельфанда были и победы, и поражения - много всего, но я еще никогда не испытывал такого чувства удовлетворения, как в те годы, когда Борис резко пошел наверх.

- Какие чувства вы испытываете сегодня, глядя на то, как ваш ученик борется за титул чемпиона мира, пусть это и произошло только “20 лет спустя”?..

- Гордость. И огромную радость за самого Борю, за то, что он сумел преодолеть все препятствия на пути к этому матчу. Большей награды за его блестящую карьеру в шахматах сложно было бы представить. Жаль, что такую возможность он не смог завоевать много раньше из-за чехарды в системе розыгрыша первенства мира в 90-е и начале 2000-х годов. И, конечно же, я желаю ему победы!