четверг, 21.11.2024 |
|
||||||||||||||||||||||
 |
|
||||||||||||||||||||||
| Главная | Новости | Турниры | Фото | Мнение | Энциклопедия | Картотека | Голоса | Форум | Поддержать сайт |
Двукратный олимпийский чемпион, чемпион мира в составе сборной Армении. Финалист чемпионата мира ФИДЕ в Лас-Вегасе (1999 год), любимый ученик Михаила Ботвинника. Глубокий аналитик, чьи находки заставили Каспарова переписать многие страницы своего эпохального труда про великих предшественников. Востребованный секундант, успешный тренер. Идея беседы с Владимиром Акопяном давно зрела в недрах ChessPro, и я рад, что именно мне доверили пообщаться с авторитетным гроссмейстером и просто приятным собеседником. Владимир Барский – Прежде всего, разрешите еще раз поздравить вас с недавней победой на чемпионате мира в Нинбо! – Спасибо! – В интернете появились многочисленные сообщения о торжествах в Ереване. И передавали, в частности, ваши слова о том, что эту победу вы восприняли как нечто вполне естественное. Не могли бы вы пояснить свою мысль? Все-таки, по рейтингу Армения была всего лишь шестой. Вы не сомневались в своей победе? – Мне задали вопрос: что вы испытали после победы? Я ответил, что не было какой-то всепоглощающей радости, как после Олимпиады-2006 в Турине. Тогда это был первый крупный успех армянской команды, и чувства были совсем другими. Мы всю ночь не спали, испытывали огромный душевный подъем. Понятно, что победа в Дрездене-2008 тоже стала очень приятной, но радости уже меньше. Так что наше более спокойное отношение к нынешней победе вполне объяснимо. Мы никогда меньше чем на тройку не нацеливаемся, иначе это будет считаться неудачей. Но играем с прицелом на первое место. Тем более что на этот раз команду серьезно усилил Мовсесян. Последние три командных турнира мы провели не очень удачно – у нас была проблема четвертой доски. С Мовсесяном наша команда уже очень сильная, ни с одной доской проблем нет. Я считаю, что на четырех досках мы можем бороться даже со сборной мира. В командных соревнованиях рейтинг не играет такой уж большой роли, есть другие важные моменты.
– Фактически, весь турнир вы отыграли вчетвером, молодой Роберт Ованисян сыграл всего одну партию… – Как в Дрездене и Ханты-Мансийске, для нас это не в первый раз. Аршак (Петросян, тренер команды – В.Б.) не особо любит выставлять запасных, поэтому тут не было ничего неожиданного. – Получается, Ованисян просто набирался опыта? Пошло на пользу – в чемпионате мира до 20 лет он разделил первое место! – Да, он очень хорошо играет! Роберт мой ученик, мы много с ним работаем. Я вообще стараюсь помогать нашим молодым шахматистам – конечно, уровня гроссмейстера, не меньше. Вскоре после того, как мы начали заниматься, Роберт стал чемпионом Армении, а чемпион у нас автоматически попадает в сборную. Как и планировалось, он сыграл только в матче с Египтом, когда отдыхал Аронян. Аршак предпочитает ставить четыре основные доски, и эта практика себя оправдывает. Сыграть девять партий – ничего особо сложного нет, ведь все швейцарки проводятся в 9 туров, меньше не бывает. За 9 партий, тем более с одним выходным, очень сильно не устанешь. – Как вас чествовали, награждали? – Нас встретили в аэропорту, как и после Олимпиады в Дрездене. Собралось очень много людей, приехал Президент, встретил у трапа самолета. Потом на двух джипах с кортежем мотоциклов, с флагом Армении поехали в центр города, сделали круг почета. Мы прилетели довольно поздно, часов в десять – пол-одиннадцатого, но все равно на улицы вышло очень много народу. Потом в театре оперы состоялся праздничный концерт, посвященный этой победе. Мы поднялись на сцену, каждый сказал пару слов, поблагодарили за поддержку. А потом отправились в близлежащее кафе вместе с Президентом и Премьер-министром. Отметили победу, посидели, поговорили и, поскольку было уже поздно, постепенно стали расходиться. Безусловно, это очень приятно, но такая же программа уже была после Дрездена: с мотоциклами, с концертом. Вообще, я хотел бы особо отметить роль Президента Армении и армянской шахматной федерации Сержа Саргсяна, который оказывает шахматам колоссальную поддержку и, несмотря на свою огромную занятость, нашел время приехать в Дилижан, где армянская команда проводила сборы к чемпионату мира в Китае. – А система вознаграждения у вас какая – премиальные, как в России? – У нас нет такой четкой системы, как в России, но за победу мы очень хорошо получаем. – Может быть, со стороны виднее: российских болельщиков очень волнует вопрос, в чем причина неудачи сборной России? В одном из интервью вы говорили, что российские гроссмейстеры финансово более избалованы, поэтому у них не такая самоотдача. На ваш сторонний взгляд: чего не хватает? – Я не был в команде России и не могу судить, какая там обстановка. У нас атмосфера очень хорошая. Говорят – семейная, но это слишком уж интимное слово, я бы не стал его употреблять, тут ничего подобного нет. Есть такое понятие – мужская дружба. Конечно, все члены команды не могут быть друг с другом совсем уж в близких отношениях, но атмосфера очень доброжелательная, все друг за друга болеют. Действительно, играем командой, а не просто 4 человека сидят рядом за столами. Чувствуешь, что мы все вместе боремся. Это специфика командных соревнований, ее не так просто объяснить. Может быть, это легче сделать Аршаку. Его роль тоже очень велика, потому что он в прекрасных отношениях со всеми членами команды и к каждому имеет индивидуальный подход. В команде России все шахматисты высокого уровня. Может быть, у них есть какая-то внутренняя конкуренция в преддверии личных соревнований, и это им мешает. У нас, например, не существует таких вещей, как что-то придержать, что-то не показать в дебютном плане. Если что-то нужно, можно подойти к Ароняну, он многое знает и говорит: пожалуйста, всегда обращайтесь, что знаю – покажу. А знает он очень много. И не только он. Какие-то вещи могу знать я – в свое время тоже много работал: и с Шировым готовился к матчу с Каспаровым, и с Леко к матчу с Крамником. Габриэл много чего знает; что знаем, друг другу показываем. Все делается ради результата. – Вы сказали, что сейчас вам на статус, на финансовое положение грех жаловаться. – Абсолютно. – А был такой период – может быть, в сложные 90-е годы, – когда бы вы подумывали отойти от шахмат? - Конечно, 90-е были не самые приятные годы. Могу говорить только за себя: таких мыслей всерьез не было, ведь чем еще заниматься – совершенно непонятно. Тогда создалась такая ситуация в шахматном мире, что зарабатывали только первые 10 человек, так называемая «элита». Я, правда, никогда не считал, что она так уж сильно отличается от других шахматистов. Как бы то ни было, эти десять человек зарабатывали много, а другим ничего не оставалось. У меня кроме шахмат ничего особо не было. Допустим, самой игрой не получается – тогда комментируешь партии или что-то в этом роде. В любом случае, заработок связан с шахматами.
Если человек занимается шахматами, то делать что-то другое на таком же уровне очень трудно. Слишком много они отнимают времени и сил. – Владимир, а когда вы решили, что будете профессиональным шахматистом? Еще в школьные годы? – В 8 лет я выполнил 1-й разряд. Сейчас-то это ерунда, а по тем временам был очень хороший показатель. В 1986 году в 14 лет стал чемпионом мира «до 16», уже будучи учеником школы Ботвинника – Каспарова.
Чемпионат проходил в Аргентине, и надо было дней за 10 приехать в Москву, идти в посольство. Мы с мамой побывали у Ботвинника дома на Фрунзенской. Посидели, шахматы почти не смотрели, просто разговаривали. После этого я легко выиграл чемпионат. Об этом я несколько лет назад рассказывал в «64». Если бы не этот разговор, то мое выступление могло закончиться не столь удачно. Наверное, тогда уже стало ясно, что шахматы станут моей профессией. С Михаилом Моисеевичем у меня всегда были очень хорошие отношения. На всех он производил впечатление сурового человека, а, на мой взгляд, он был очень добрый. Бывало, что если человек был ему не очень приятен, то тогда действительно проступала суровость. Но я знаю его совсем с другой стороны. – 17 августа исполнилось 100 лет со дня рождения Ботвинника. Не могли бы вы рассказать, каков он был в общении, как работал с молодыми шахматистами? – В школе Ботвинника – Каспарова нас было 12 человек, сессии проходили два раза в год. Школа начала действовать, если не ошибаюсь, в 1986 году, после того как Каспаров стал чемпионом мира. Было три девочки: Софиева, Велиханлы (мои землячки – я жил тогда в Баку) и Джанджгава, позже Галлямова, из юношей – Крамник, Широв, Серпер, Альтерман, Ланда, Рублевский, Сакаев, Оратовский, я, позже Улыбин. В общем, ребята, которые в то время были лучшими по Союзу. Каждый показывал по 4 партии: две выигранные, одну ничейную и одну проигранную. Занимались 3 часа утром и 2,5 вечером, а ближе ко сну просто беседовали. В общем, целый день проводили в шахматах. Анализировали, Каспаров проводил сеансы с часами – две смены по 6 человек. И еще игрались две тренировочные партии, подбирались примерно равные по силам соперники. Я на сессиях играл с Ландой, Альтерманом, Серпером и Улыбиным; все сыгранные партии тоже потом разбирались. В конце сессии, когда уже становилось ясно, кому над чем надо работать, давалось домашнее задание. Мне, например, как-то задали посмотреть матч Корчной – Геллер, я тогда часто играл староиндийскую защиту. Ребятам давали задание посмотреть творчество тех или иных шахматистов, позиционных или, наоборот, более динамичных. Всего я побывал на четырех сессиях, и они принесли мне большую пользу. Патриарх считал, что его партии – это классика, и их все должны знать. И на сессии мог сказать: «Я так играл. А знаете, кто это придумал? Флор». Он всегда оперировал такими вещами, и желательно было вспоминать эти партии. – Видимо, вы хорошо знаете его творчество? – Неплохо, но, понятно, я не мог знать все. Времена, конечно, уже ушли, и он мыслил немного старыми категориями. Действительно, это было важно, но в то время шахматы уже стали меняться, поэтому немногие ученики школы следовали этим советам. – У вас уже тогда возникло такое ощущение, или позднее, что Ботвинник несколько старомоден? У молодых часто бывает подобное отношение к пожилым людям: мол, пусть говорят что хотят, а сейчас жизнь совсем другая? Или он воспринимался как большой авторитет, абсолютно современный шахматист и человек? – Безусловно, он очень большой авторитет. Его могли не любить, могли относиться с опаской, но то, что его уважали – никакому сомнению не подлежит. Уважали так, как после него не уважали ни одного шахматиста, а может быть, и до этого. Он был «крестный отец» шахмат, такая глыба! Можно было что угодно о нем думать, что угодно где-то у себя говорить, но его авторитет был непререкаем. Прошло уже много времени с тех пор, как ушел Михаил Моисеевич, но его место никто не занял. И невозможно, я думаю, занять. – Ботвинник и Каспаров: два крупных шахматиста, две крупные личности. Не возникало между ними конкуренции, какого-то соперничества? – Может быть, иногда в разговорах, но не касающихся шахмат. Если речь вдруг заходила о политических или каких-то подобных вещах, то да. Каспаров тогда считал, что он «дитя перемен», ниспровергатель системы. Ему казалось: все, что он делает, очень хорошо и правильно. Иногда в речах что-то проскальзывало, но быстро заминалось. Потому что происходило это обычно на занятиях, а за столами сидели совсем молодые тогда люди. Может быть, они между собой беседовали: по многим вопросам у них мнения, естественно, расходились. Иногда даже по шахматным. Допустим, Ботвинник считал, что в этой позиции надо менять ладьи, а Каспаров предлагал менять коней. Но все-таки это случалось гораздо реже, чем по глобальным вопросам. Нам тогда было 14-15 лет, и трудно было в те вопросы вникать. – Не только Ботвинник, но и Каспаров тоже особо вас выделял? – Ботвинник меня, безусловно, выделял.
Помню, я приехал на сессию после победы на чемпионате мира до 16 лет. На школе всегда по утрам пробежки. Было холодно, снег, а вставать рано утром для меня всегда было адским занятием. Кажется, часов в 9 уже был завтрак, так что надо было просыпаться где-то в полвосьмого, идти на пробежку в этот холод. Вместе с ребятами бегал Игорь Юльевич Ботвинник, он был организатором в школе. А я был уставший после чемпионата мира… Но Михаил Моисеевич относился к этому так: надо, и все! В один из дней я все-таки не пошел, рискуя навлечь на себя гнев Патриарха. Михаил Моисеевич, конечно, сам не бегал, но обо всем узнавал. А потом мне передали слова Ботвинника: «Все ребята пусть бегают, а Акопян пусть спит!» Каспаров же тогда выделял Широва и Крамника. Я бы даже сказал, что ко мне он относился скептически. Я всегда работал меньше, чем остальные. Михаил Моисеевич, говоря про мои перспективы, тоже добавлял: «…если будет работать!» Но я над шахматами никогда не работал как Ботвинник или Каспаров. Я видел, как работали Крамник и Широв, – это совсем другое. – А почему? Это не так интересно, как играть? Или отвлекали другие интересы? – Для этого надо как-то по-другому воспринимать шахматы. Я много общался с Леко. Три сбора перед матчем с Крамником, и потом еще на матче целый месяц. Я видел, как он работает: очень много, часов по 9 в день. В конце дня, когда уже все устали, он еще подчищает варианты, скачивает партии с TWIC … Это черная работа, и в основном он все делает сам. Я поразился, спрашиваю: «Неужели это настолько интересно?» Он отвечает: «А как же, это же страсть, по-другому не могу!» Так вот, для меня это не страсть, и страстью никогда не было. Это работа, которую я должен профессионально выполнять. Но есть в жизни и другие вещи. Я никогда не сидел над шахматами с утра до вечера, как проклятый. – Поставить все на карту ради того, чтобы стать чемпионом мира, никогда не хотелось? – Очень мало шахматистов, которые так работают. Первая десятка, я бы так сказал. Я никогда не был в десятке, самая высокая позиция, по-моему, 11-я, а во второй десятке находился очень долго. Я тоже занимался шахматами, но в легком режиме, абсолютно без напряга. – Ботвинник говорил, что у вас чемпионский потенциал. Вы это ощущали? – Да, но все равно не мог себя заставить. Может быть, это вообще присуще армянским шахматистам. Ваганян, например, никогда особо не занимался. Лева Аронян только в последнее время стал много работать. Основная нагрузка у меня падает на турнир: очень много работы идет за доской и во время подготовки к партии; наверстываешь то, что недоработал. У меня очень хорошие отношения с Борисом Васильевичем Спасским, мы много общались, и он тоже говорил: я много работал за доской. Он тоже не особо много времени уделял шахматной подготовке. – Чем любите заполнять свободное время между турнирами? – Люблю играть на гитаре. Моя мама в Баку работала преподавателем в музыкальной школе. И в эту же школу я ходил на класс гитары, не очень долго, но все основы сольфеджио прошел. Это было в первом классе, гитара была для меня еще большая. В конце года бросил: надо было давать концерт, а я не любил эти вещи. Когда переехал в Ереван, нашел хорошего преподавателя-гитариста. Я всегда очень любил Высоцкого, мне хотелось научиться наигрывать его песни, подбирать мелодию.
Мне вообще нравились бардовские песни, а такого уровня, как Высоцкий, никого нет. Я много его слушал и именно из-за него начал играть на гитаре. Так что если у меня есть свободное время, я с большим удовольствием возьму гитару и что-то наиграю. Люблю также с друзьями встретиться, поговорить; естественно, уделяю время и семье. – Давно вы женаты? – С 1997 года. У нас три мальчика: 13, 7 и 4 лет. Это лучшее, что я сделал в жизни.
– Шахматами не увлекаются? – В последнее время смотрят по интернету, как я играю. Они любят шахматы, старший и средний много играют между собой. Смотрели сейчас чемпионат мира до 20 лет, могут больше меня рассказать, потому что у меня иногда и времени не хватает на онлайн. Но я против того, чтобы они всерьез занимались шахматами: мне кажется, это слишком сложная профессия. – Есть у них какие-то увлечения, помимо компьютеров? – У среднего абсолютный слух, и он занимается музыкой – играет на фортепиано. У старшего способности к языкам, а младший погоняет старших. – Владимир, в Баку вы росли в русскоязычной среде? – Да, конечно. Когда я переехал в Ереван в 14 лет, то вообще ни слова не знал по-армянски, учился в русской школе. Мои родители армяне, но они родились в Баку, а там основной язык всегда был русский. – Отец у вас тоже педагог? – Он физик. В Баку работал в очень престижном Институте Космических Исследований, а в Ереване начал преподавать в политехническом институте. Сейчас он проректор Санкт-Петербургского Института внешнеэкономических связей, экономики и права, в Ереване есть его филиал. – Отец вас и научил играть в шахматы? – Да, в 5 лет, а в 6 я уже пошел в шахматную школу. Он всегда очень любил шахматы, следил за всеми соревнованиями, сам играл в силу первого разряда. У него не получилось серьезно заниматься шахматами, потому что физика увлекла. Я начинал с шашек – эта игра гораздо проще. Быстро стал очень хорошо играть, обыгрывать товарищей отца. Играл еще в домино. А шахматы казались слишком сложными. Но отец мне всегда говорил: «Ты что, доминошник? Ерунда какая-то! Надо играть в шахматы!» И в 6 лет я пошел в шахматную школу. – Вы переехали в Ереван в 1986 году, еще до всех печальных событий. Почему? – Так получилось, что на чемпионат мира до 16 лет в Аргентине я уезжал из Баку, а вернулся уже в Ереван. Отцу предложили работу в политехническом институте. И еще одно важное обстоятельство – в Ереване жил замечательный тренер... Вообще, мне в жизни везло с тренерами. У меня был очень хороший первый наставник – Александр Асланов, он не раз сопровождал в поездках Каспарова. Потом мне помогал Александр Моргулев, но позже он перебрался в Москву, и я остался без тренера. Мы знали, что из Калининграда в Ереван переехал Олег Дементьев, тренер очень высокого уровня.
В 1985 году в Волгограде проходила Спартакиада народов СССР, и представители армянской шахматной федерации подошли к нам с мамой и предложили переехать. Мы 3 или 4 раза ездили в Ереван, я начал заниматься с Олегом Ивановичем, отец уладил все вопросы по работе, и мы перебрались в Армению. – Где учились после школы? – Я окончил 8 классов в Баку и 2 в Ереване и поступил в физкультурный институт, на тренерский факультет. Все армянские шахматисты прошли через этот институт. – Сейчас он работает? – Да, конечно, и почти все шахматисты учатся там. У меня был свободный график, я приходил только на сессии. – После распада Союза шахматы в Армении остались делом важным, уважаемым? – Вначале было трудное время. Но на Олимпиаду 1992 года поехали и заняли 3-е место. Вознаграждения не было; первые 6-7 командных соревнований мы играли совершенно бесплатно, за страну, ни о каких гонорарах или премиях речь не шла. Уже то, что послали команду на Филиппины, было большое дело. В Армении создалась тогда очень тяжелая ситуация: ни света, ни отопления, почти ничего не работало. Так и жили; кто мог, тот уезжал. Шахматисты старались подольше оставаться на турнирах. Было очень тяжело, что тут говорить… Зимы страшно холодные. Помню, прямо в тулупах сидели в комнате в темноте. – Желания переехать в другую страну не было? – Здесь ведь родители живут. Мы даже не рассматривали вариант переезда, если кто-то остается. Только если все вместе… Я месяца четыре провел в Америке, играл в разных турнирах, в других странах задерживался, но чтобы совсем остаться – серьезных мыслей не было. – Заработки были только с турниров? – Да, откуда же им еще взяться? В одном турнире зарабатываешь – едешь на другой. Если ничего не заработаешь, то и дальше не поедешь. Тяжелое время – с 91 по 95-й годы, потом стало легче, в Армении жизнь как-то наладилась. – После манильской Олимпиады 1992 года ни одной не пропустили? – Я не играл только в Стамбуле в 2000 году. Все остальные – да. – Параллельно вы занимались и тренерской, секундантской работой? Помогали Широву, Леко, Чжу Чень? – Да. В 2004 году по приглашению катарской шахматной федерации я помогал трем их ведущим шахматистам: Аль-Модиахи, его жене Чжу Чень и Аль-Саеду. Мне было интересно попробовать себя в этом деле. Это было уже после окончания матча Леко – Крамник. В 2004 году по контракту уехал в Катар, но возвращался домой. А потом мне дали дом, и с 2005 по 2007-й я постоянно жил в Катаре, ездил с подопечными на турниры. Вернулся в Ереван в начале 2007 года. – Как впечатления от работы? – В основном, занимался с Чжу Чень, она очень работоспособная. В декабре 2006 года в Катаре проходили Азиатские игры, и первый раз в их программу были включены шахматы. Специально к Играм они открыли должность технического эксперта, на которую меня позвали. В 2007 году президент шахматной федерации Армении Серж Саргсян предложил мне вернуться на родину и поработать с молодыми шахматистами. А поскольку в том же году у нас должен был родиться третий сын, то я принял решение уехать. Вначале отправил семью, а сам на какое-то время еще остался, чтобы закрыть контракт. Мне тогда очень помог Леша Кузьмин со всеми этими делами, я жил у него на квартире, потому что свой дом сдал. Мы остались очень довольны нашим трехлетним сотрудничеством, и периодически меня снова туда зовут. Конечно, там есть свои проблемы – климат непростой, например. Но я всегда с удовольствием вспоминаю годы работы в Катаре и не исключаю возможности поехать туда еще раз. – Сейчас тренируете юных талантов у себя дома? – Да. У меня трое учеников: Роберт Ованисян, Тигран Петросян и Аветик Григорян. Еще у нас есть и шахматные школы, и Академия Лпутяна. – То есть вы работаете не в Академии? – Нет, в шахматном клубе.
– Поговорим теперь о чемпионате мира в Лас-Вегасе. Во второй половине 90-х у вас начался новый подъем? Очевидно, это один из самых больших успехов в вашей карьере. – В личных соревнованиях – да. Хотя с победами в командных турнирах ничто не сравнится! Но все-таки я был чемпионом мира до 16, 18 и 20 лет. – Я имею в виду – во взрослых шахматах. – Наверное, самый большой взлет был тогда. В 1999 году был не только Лас-Вегас, в том году я выиграл 5 турниров. И в 2001 году снова выиграл четыре или пять крупных «швейцарок». Поэтому нельзя сказать, что у меня был только Лас-Вегас. Это был нокаут-турнир, на него нельзя настроиться так, что приедешь и начнешь у всех выигрывать. Можно ведь через два дня домой уехать. Между прочим, самый тяжелый матч ожидал меня во втором туре с филиппинцем Антонио. Чудом не вылетев, дальше я стал играть уверенно и сильно. В Лас-Вегас я ехал без особых ожиданий, но стало получаться, и дошел до финала.
В то время были очень хорошие призовые. Призовой фонд нашего финального матча с Халифманом составлял 800 тысяч долларов, причем тогда были совсем другие доллары нежели сейчас. В наше время призы гораздо меньше. – После Лас-Вегаса что-то изменилось в вашей жизни? Появились приглашения в крупные турниры? – Приглашения не появились, но жить стало проще в том смысле, что я получил 300 тысяч долларов за то, что стал вице-чемпионом мира. Я уже говорил, что было довольно тяжело в финансовом плане. Ездишь по швейцаркам, где первый приз 3000 долларов, берешь его или не берешь; если не берешь, легко уйти в минус… А после Лас-Вегаса таких проблем уже не было. Стало гораздо легче жить. В смысле приглашений – я получил только турнир в Дортмунде в 2000 году. Повторюсь, тогда в нокаут-чемпионатах совсем другие деньги разыгрывались. В Гронингене-97 я тоже довольно прилично заработал. – А сегодня какова ситуация в шахматах? Улучшается, ухудшается, стабильная? – На мой взгляд, все наши проблемы начались в 1993 году после выхода Каспарова и Шорта из ФИДЕ. До этого была стройная система, молодые шахматисты могли куда-то выйти, отобраться. А после наступила пора безвременья. На это время пришлись молодые годы многих шахматистов, и мои в том числе. Пока снова создали стройную систему, прошло лет 15. Все, что сейчас делается – это попытка привести шахматы туда, откуда все начиналось. Уже все было сделано. А когда создали проблему, ее уже очень трудно стало решать. Потом Каспаров сам понял, что это была грубая ошибка. Я особо глубоко над этим не думал, потому что никогда очень близко не стоял к шахматному трону, чтобы ломать себе голову, какая система лучше. Никогда не было идеи – стать лучшим шахматистом мира, у меня и без того полно забот. – Сейчас у ФИДЕ новые идеи: развивать быстрые шахматы, блиц, а классику предоставить саму себе. Как вам все эти веяния? – Я всегда любил играть блиц, могу сыграть и в шахматы Фишера, и в быстрые. Но классические шахматы заменять не нужно. В быстрых шахматах сильно падает качество игры, цельные партии не получаются. А в классике есть время обдумать какую-нибудь интересную идею. То, что блиц интереснее классической партии – вообще-то глупо отрицать. Зрителям интересно видеть, как падает флаг, как быстро мелькают руки. И все-таки это больше уже не шахматы, а шоу. Но вообще, над этими новыми идеями я особо не думал, так что мне сейчас трудно рассуждать. – Что такое для вас идеальная партия? – Это борьба. Совершенно не важно, что говорит компьютер после партии, потому что так, как компьютер, никто не думает. Иначе никто бы не проигрывал белыми, да и черными тоже. Идеальные шахматы – это борьба, ошибки; кто ошибется последним. Но партия должна быть интересная, держать в напряжении до самого конца и зрителей, и самих шахматистов. Вот недавно я играл партию с Амином на командном чемпионате мира. И писали, что у меня была проигранная позиция, я вынужден был отдать ферзя за ладью и коня. Мы потом анализировали партию: позиция настолько сложная, что не могли найти за белых даже равенство! Компьютер оценивает, допустим, как «+1.20». То есть если посмотреть на оценку, то можно сказать, что у белых выиграно. Но компьютер делает подряд 12 единственных ходов, а человек даже один такой не сделает – просто не поймет, для чего. Какие-то непонятные зигзагообразные маневры ферзем… Просто написать, что позиция выиграна – это смешно. Не ставить на компьютер, а самому доказать, почему тут выиграно, совершенно невозможно! Поэтому главное – это борьба. Может получиться ничья, но это будет совершенно блестящая партия с точки зрения борьбы. Я всегда говорю своим друзьям и родным: когда смотрите онлайн – отключайте движки, только нервничать будете, компьютер будет каждым ходом показывать ошибку. А когда играется эндшпиль, люди включают базу Налимова, и она показывает, что сильнейшие шахматисты мира чуть ли не на каждом ходу допускают грубейшие ошибки. Если бы все люди играли как компьютеры, это было бы вообще неинтересно. – Какие у вас сейчас амбиции в шахматах, к чему стремитесь? – Профессионал должен хорошо делать свою работу. Бессмысленно требовать, чтобы человек выиграл партию или удержал худшую позицию, но нельзя прощать непрофессионального подхода. Проиграть можно всегда, упустить ничью тоже, это нормально. Бывает, человек борется, но не идет игра. Вот сейчас в Китае не совсем пошла игра у Габриэла Саргиссяна: видно, что человек делает все возможное, но игра не идет.
Тем не менее, важнейшую партию в матче с Китаем он выиграл; в последнем матче добился выигранной позиции, и украинцы предложили нам ничью. И совсем другое дело – когда по безалаберности, из-за непрофессионального подхода шахматист теряет очки. Может, это не совсем ответ на ваш вопрос, но я бы хотел всегда оставаться профессионалом. А никаких особых амбиций у меня сейчас нет, – какие могут быть амбиции? – От чего вы получаете удовольствие в шахматах? – Я очень люблю анализировать. С удовольствием смотрю старые партии – Капабланки, Алехина; много анализировал книги Каспарова «Мои великие предшественники». Партии Спасского, Петросяна… Бывают интересные эндшпили; например, в матче Карпов – Корчной из Багио. Мой большой друг Карен Асрян (светлая ему память) тоже очень любил анализировать. Мы садились и без всяких компьютеров в течение нескольких часов искали истину. На компьютере только в самом конце проверяли анализ, чтобы избежать грубых зевков. Я понимаю, что дебют нужная вещь, но мне всегда было скучно его смотреть, я уделял ему мало времени. Делал то, что никто не будет делать: изучал какие-то эндшпили, которые давно сыграны и никогда не повторятся. Там бывает масса интереснейших нюансов! Например, один из эндшпилей Карпова с Корчным анализировала масса народу, и сами соперники в том числе; Тимман анализировал, потом Каспаров. А мы с Кареном все ранее сделанные выводы отмели и нашли что-то совсем новое. Вот это я всегда делаю с удовольствием. Шахматы – это же не только дебют или какая-то новинка.
– Кажется, в первом томе Каспарова вы нашли ошибок чуть ли не на целую книгу? – Не на книгу, но кое-что нашли. Конечно, невозможно сделать такой большой труд без ошибок, это понятно. – Вы так внимательно изучали книгу, потому что ее написал именно Каспаров? – Нет. Просто мне всегда казалось, что в прошлом шахматисты играли лучше, чем сейчас. Именно играли, а не воспроизводили с пулеметной скоростью компьютерные ходы. Были выше по пониманию шахмат. Алехин, Капабланка, Спасский, Петросян, я уж не говорю о Фишере. По-моему, нельзя безапелляционно говорить о том, что Алехин или Фишер допустили ошибку. Ну, не может такого быть, они же тоже что-то понимали! И разобравшись, я понимал, что ошибочный вывод новый, а не прежний. Конечно, гранды тоже ошибались, но не так, как это выставляется сейчас. Когда я говорю, что раньше играли лучше, чем сейчас, я ни в коем случае не имею в виду самого Гарри Кимовича. Скорее некоторых молодых шахматистов, которых сейчас преподносят как звезд. Я всю жизнь много изучал классику, так меня учили первые тренеры. Много смотрел, анализировал и видел, что люди понимали шахматы очень хорошо. – Если вы так высоко цените классиков – назовите, пожалуйста, десятку лучших шахматистов всех времен. – Лучший, конечно, Фишер. Второй, наверное, Алехин, третий Каспаров. Тройка довольно понятная. Дальше Капабланка, а потом примерно на одном уровне – Спасский, Карпов, Ботвинник, Петросян, Таль… Получается, что я называю только чемпионов мира, но так, наверное, и должно быть. Также я очень высокого мнения об игре Ларсена и Штейна. Это все шахматисты прошлого; я считаю: любого из них взять – он будет сильнее большинства шахматистов нынешнего поколения. Опять-таки, по пониманию шахмат, а не с точки зрения оснащенности сногсшибательными новинками. Сейчас иногда в эндшпилях делаются такие ходы, что ни одному шахматисту прошлого он даже не пришел бы в голову. Общая шахматная культура, образование не позволили бы сделать такой ход. – А из современных шахматистов кого-то можете выделить? – Конечно, Ананд очень высокого уровня. Мне очень нравится, как играет Топалов; в последнее время он что-то сдал, а до этого динамическая игра была у него совершенно фантастической. Аронян очень хорошо играет, когда идет игра. Еще Карлсен, но я его мало знаю; может быть, видел всего один раз на Олимпиаде. Ананд, Топалов, Аронян, Карлсен – это, можно сказать, гранды современных шахмат. – Обобщающий, финальный вопрос – о перспективах нашей игры. На наш век хватит? – Компьютерные технологии очень быстро развиваются. Сейчас уже есть шестифигурные базы, а будут семи-, восьмифигурные. А с другой стороны дебюты уже изучены до 25-го хода, и компьютер просто с двух сторон закрывает игру. Пока что процесс создания Налимовских баз идет медленно, но если вдруг случится какой-то прорыв, то шахматы будут очень быстро закрываться. Подобные прорывы уже случались. Кому могло прийти в голову лет 15 назад, что движки станут столь сильны? Компьютеры закрыли очень много дебютных линий. И наоборот, стали играться такие линии, которые раньше никому бы не пришли в голову. Игра очень сильно изменилась. Не знаю, когда это произойдет, но шахматы могут закрыться, как и шашки. Однако в шахматы Фишера всегда можно будет играть, и хорошо, что у нас есть такая возможность.
|
|
