Дагомыс. Репортаж	Илья ОДЕССКИЙ, международный мастер
ПИСЬМА ИЗ ДАГОМЫСА: ОНИЩУК

Гроссмейстер Александр Онищук. Русский американец. Или русско-украинский американец. Или украино-русский американец. Или…

Господи, да какая разница?!

Первый раз с Сашей Онищуком мы встретились в далеком уже 91-м, на чемпионате СССР среди юношей. Саша неудачно стартовал, но затем выиграл не то 4, не то 5 партий подряд. До первого места не добрался, но память по себе оставил отменную.

Затем долгое время узнавал об успехах Онищука из журналов, компьютерных баз. Следующая встреча состоялась только в 2006-м, в Элисте, где Александр входил в команду Топалова на матче с Крамником. Да и то сказать – что это была за встреча. Случайная. Матч уже закончился. Я пришел в коттедж Булата Асанова, лучшего друга всех шахматистов. Саша уже сидел там. В основном молчали. Настроение у Саши было не из лучших. Мне тоже ни к чему было лезть к нему в душу. Так и просидели почти все время – молча.

По-настоящему возобновили знакомство совсем недавно – в Москве, на чемпионате мира по блицу. Саша вдруг оказался очень интересным собеседником – с хорошей реакцией, желанием (и умением) говорить буквально на любую тему. А главное – он не смотрел на диктофон как на ядовитую лягушку, а лишь как на инструмент работы журналиста. Нечастое явление в нашей среде.

Тогда, в Москве, осталось четкое ощущение – не договорили, оборвали на полуслове. Очень захотелось встретиться вновь, и уже не смотреть на часы, а разговориться по душам. Случай представился в Дагомысе.

…Стрелка часов далеко ушла за полночь. Хозяин скромного гостиничного номера нарезал хлеб, хозяйка – красавица жена Ольга – прибавила красную икру и лососину, которую упорно называла «ихним» словом «сальмон». Достали непочатую бутылочку минералки и – действительно забыли о времени.

– Америка. Для России – это такая тема, в которой, как сказал один человек, «комплекс неполноценности борется с комплексом превосходства». А каковой ситуация видится оттуда? Насколько для Америки актуальна тема России?

– Абсолютно не актуальна. И это расхожее представление, бытующее в России – да, уровень жизни в Америке высокий, но зато все американцы – идиоты, – американцев никак не задевает. Американцам это «не жарко и не холодно», как говорится.

В Америке про Россию знают очень мало. Они сами по себе.

– Замкнуты на себя.

– Пожалуй. Хорошо, если средний американец знает, какие в его стране штаты, столицы штатов и т.д. А что творится там, за океаном, его, по большому счету, не интересует. И когда я говорю, что приехал «из России», стандартная реакция – «О, Россия! Сибирь, холод…» и прочие пункты стандартного набора, которые нет нужды перечислять.

– Такая замкнутость жизни на себя, на свою страну – это минус или плюс?

– Для меня очевидно, что плюсов больше. Американцы искренне считают свою страну лучшей на свете. И всем желают добра.

– Доброжелательные люди?

– Весьма. Хотят, чтобы все жили хорошо – иракцы, иранцы, все остальные. Ни с кем себя не сравнивают, и оттого у них нет этого комплекса неполноценности. Никаких других комплексов тоже нет. А когда человек не обуреваем комплексами, конечно, он настроен доброжелательно. То же самое страна.

Я думаю, американцы сильно удивятся, если узнают, что для России Америка – это по-прежнему такое «мировое Зло». То есть что бы Америка ни делала – это обязательно плохо и в любом случае неправильно. Потому что Америка (и американцы) России тоже совершенно искренне желает добра. Другое дело, что они понимают это по-своему.

– Русская Америка. Насколько она обособлена или, напротив, ассимилирована?

– Русских колоний в том смысле, в котором в Америке существуют разные иноязычные колонии, думаю, нет. Или почти нет. Хотя сразу хочу оговориться, что в этом вопросе я небольшой специалист. Мы с женой никогда не жили в Нью-Йорке, а жили в местах, где русских было очень мало.

Заходим, конечно, в «русские» магазины. Подкупить продуктов, которые в обычных американских магазинах не встретишь.

– Гречка! Наш ребенок любит гречку! (здесь и далее курсивом выделены слова Ольги, жены Александра – прим. И.О.)

– Заходишь в подобный магазин – и полное ощущение, что никуда не выезжал. Причем не просто не выезжал, а еще и остался, замороженный, в году примерно 85-м. Все говорят на русском языке, по-английски вообще ни слова… Понятно, рассуждать о том, что эти люди хоть как-то ассимилировались, не приходится.

В Нью-Йорке есть русские колонии, это всем известно, Там свой бизнес, свой язык… Но те, кто вырываются из этого мирка и начинают сосуществовать с коренной Америкой, конечно, вынуждены как-то встраиваться в окружающую действительность. В конце концов, это мы приехали к ним, а не они к нам.

– Каков был ваш путь в Америку?

– Прежде всего, хочу сказать, что Америка – в самом деле лучшая страна для эмигрантов. Люди стараются помочь на каждом шагу. Если возникают проблемы, то чувствуешь, что это действительно твои проблемы – языка не хватает или еще что-то в этом роде. А по отношению к тебе как к эмигранту, иностранцу – никаких проблем не возникает.

Как попали в Америку? Это известная история: выиграли «грин кард». Но бывает, что люди выиграли и выиграли – случайность, не более, а мы действительно целенаправленно хотели уехать. И если не этим путем, то нашелся бы какой-нибудь другой, третий…

Приехали мы туда семь лет назад.

– В мае будет семь.

– Да. У меня своеобразная профессия – я шахматист, и в этом плане адаптироваться было достаточно легко. Как играл здесь, так и продолжил играть там. Сразу что-то выиграл… Переквалификацию делать не пришлось, учить в спешке язык – тоже. Сами понимаете, какая языковая среда в американских шахматах. Так что в этом плане все было довольно просто.

Ольга почти сразу пошла учиться, за два года получила американское образование. И здесь особых проблем не возникло. В целом, не могу сказать, что мы пережили какие-то тяжелые времена. Влились достаточно легко.

– Ваш английский – скорее «английский английский» или «американский английский»?

– Конечно, американский. Теперь, когда смотрим английские фильмы, смеемся – настолько «Бритиш инглиш» звучит прикольно для нашего «американского» уха.

– Давайте вернемся на семь лет назад. Сколько вам тогда было лет?

– Мне – двадцать пять, Ольге – двадцать один.

– Не было каких-то серьезных накоплений перед эмиграцией?

– Абсолютно.

– То есть вы, как первые переселенцы, прибыли на американскую землю…

– …С двумя сумками. И крайне небольшим количеством наличных денег.

– У вас, Саша, была в руках профессия шахматиста – не самая «кормящая», если можно так выразиться. У Ольги…

– Никакой профессии.

– Никакой. Так неужели первые месяцы (первые полгода, может быть) не были тяжелы в примитивном, чисто финансовом плане?

– У меня к тому времени в Америке жил двоюродный брат. И мы поехали прямо к нему – в Денвер, штат Колорадо. Как ни странно… (чуть замявшись, после паузы) сейчас мы считаем, что, возможно, совершили тогда стратегическую ошибку. При всем том, что, конечно, мы ему очень благодарны за все, что он для нас на первых порах сделал.

– В чем же заключалась эта «стратегическая ошибка»?

– Надо было сразу ехать в какой-то более шахматный город. Ринуться в водоворот, если можно так выразиться. Может быть, даже поехать в Нью-Йорк… Мы сэкономили бы год.

– Они нам помогли. Но при этом оберегали.

– Что в этом плохого?

– Это тормозило наше врастание в Америку. Не понимаешь язык – переведут. Не можешь добраться до какого-то места – довезут. И т.д. У опеки всегда две стороны. Оборотная заключается в том, что опека тормозит развитие. Если бы мы сразу попали в среду, где пришлось бы самим крутиться, адаптация могла бы пройти заметно быстрее.

– Но уже через год мы переехали из Колорадо в Балтимор. И сразу жизнь двинулась вперед.

– По сю пору живете в Балтиморе?

– Пять лет жили. А потом переехали в маленький городок Манассас. Никто его не знает, кроме почему-то Дирка-Яна Гёзендама. Он говорит, что есть музыкальный диск с таким названием.

– Оля, хотите что-то прибавить к сказанному мужем?

– О, отлично! А я пока бутерброд съем – и Саша потянулся к подносу.

– Прибавлять, в общем-то, нечего. Мы были молодые. Трудности нас не смущали. Были к ним готовы. Преодолевали вместе. Нам было интересно. И трудности преодолевались легко.

– Конечно, быть эмигрантом непросто, – в разговор снова вступает Александр. – Но тогда не надо делать акцент на первых месяцах или даже первом годе нашего пребывания в Америке. Сейчас это не намного проще, чем тогда, когда мы только прилетели в чужую, незнакомую страну. Год прошел или семь – все равно не можешь полностью влиться в чужой быт, в чужую культуру. Трудно полностью выучить язык. Ольге в этом плане попроще – она работает вместе с коренными американцами. А моя языковая среда – русскоязычные шахматисты.

– Шахматная Америка. Наше, российское представление об устройстве заокеанской шахматной жизни (как и об устройстве их жизни в целом), тоже, по сути, представляет собой какой-то набор анекдотов. К примеру, что в американских турнирах любой игрок, будь то начинающий или гроссмейстер, обязан приносить доску с собой. И часы тоже. Что американские турниры невероятно спрессованы, и девятитуровые соревнования могут продолжаться шесть дней, а шеституровые – три-четыре дня. Что, в конце концов, шахматы в Америке остаются игрой эмигрантов, а натуральная, корневая Америка шахматы как профессиональный вид спорта отторгает. И много еще всего в этом же роде.

– Многое из того, что вы перечислили, на самом деле соответствует действительности. К этому можно прибавить и возможность взять «бай», то есть ничью без игры, и возможность выбыть из турнира, а затем включиться в него вновь, и возможность начать турнир игрой в быстрые шахматы, а по ходу турнира переключиться на классический контроль… Звучит дико, но все это правда!

Шахматный турнир в Америке – прежде всего возможность подзаработать. Этой цели подчинено все. Спрессованность, странные условия – всё! А призы? Ведь надо сказать вашим читателям, как в Америке распределяются призы. Они распределяются по рейтинговым группам. И на крупных опенах, таких как «Нью-Йорк опен» или «World open» в Филадельфии призы шахматистов в рейтинговой группе до 1000 единиц (я вообще с трудом представляю себе этот рейтинг: как же надо играть, чтобы иметь коэффициент ниже 1000?!) вполне сопоставимы с тем, что заработают гроссмейстеры.

Для меня все это – серьезное испытание. Когда-то играл в подобного рода турнирах, но сейчас, слава богу, есть где выступать в Европе. Для себя решил: все, хватит. И вот уже два года бойкотирую американские турниры. За исключением чемпионата США, разумеется. Играю чемпионат – и больше ни одного турнира. Один только раз сыграл в быстрые шахматы – и то лишь потому, что турнир организовала Сьюзан Полгар. Хорошая была организация, но это – исключение из общего правила.

Что касается шахмат как профессионального вида спорта, то в таком качестве они в Америке не рассматриваются. Хотя надо отметить, что шахматы как интеллектуальный вид деятельности пользуется в Штатах уважением. Люди понимают, что это игра умных, и родители с превеликим удовольствием покупают детям шахматные уроки.

– «Головастая» игра. Но не профессия.

– В точности так. Бум детских шахмат как способа разбудить интеллект ребенка – и практически нулевой потенциал шахмат как профессии.

В чем велика «заслуга» Американской шахматной федерации. Даже несмотря на то, что сейчас в руководство пришла Сьюзан. Все равно, одна она ничего сделать не может.

– «Сьюзан» – это та, которую мы называем Жужа?

– Первые два года я тоже говорил ей «Жужа», но потом она дала понять, что в Америке лучше говорить «Сьюзан».

– Деликатная тема – заработки американских шахматистов.

В свое время мне запомнилось интервью, которое для журнала «64» дал Александр Шабалов. Причем пафос его выступления был скорее позитивный – Алекс хотел донести до читателей, что шахматисты в Америке зарабатывают не так уж мало. «Бывают разные годы, – говорил он, – получше, похуже. Но бывают и очень хорошие. Скажем, в один год я заработал около 60 000 долларов».

Почему мне запомнилась эта цифра? Потому что она и тогда не поражала воображение, а теперь, с учетом инфляции – и подавно. 60 000 в год – это 5 000 в месяц. Неплохо, но могло быть и лучше, не правда ли?

– Неверная постановка вопроса. Имею в виду то, что предлагается сравнивать кого-то с Шабаловым. Тем более сопоставлять чьи-то заработки с тем, что зарабатывает Шабалов.

Шабалов – он такой один! За последние 10 лет никто не выиграл опенов больше, чем их навыигрывал Алекс. Он – специалист №1. Скажем, играет подряд пять опенов. Три заваливает напрочь, два выигрывает. Для Америки – это очень правильный подход.

– «Победитель берет все».

– Совершенно верно. И тем не менее, даже несмотря на исключительные по меркам американских шахматистов заработки, Алекс зарабатывает не так много.

Хотя все познается в сравнении. 60-80 тысяч в год – для Америки это вполне приличный заработок.

– 5-7 тысяч долларов в месяц? На эти деньги в Америке можно жить?

– Конечно, можно. Причем для этого приходится работать, как говорится, «с восьми до пяти». А тот же Шабалов играет свои турнирчики, потом отдыхает… Хотя «отдыхает» – слишком громко сказано. Надо играть очень много и играть очень хорошо, чтобы сносно зарабатывать.

А самая большая проблема – та, что не видно никакой перспективы. Ну, еще один турнир, еще один год… Призы не увеличиваются, инфляция растет. 15 000 долларов в качестве первого приза в «World open» сегодня и 15 лет назад – это совсем разные деньги. Так что все непросто.

Многие переходят на тренерскую работу, начинают давать уроки детишкам. Деньги чуть меньшие, зато хоть какая-то стабильность.

– Вы не исключение?

– Исключение. Я и Шабалов – два исключения (смеется). «Романтики с большой дороги».

– В связи с этим хотел бы коснуться одной темы. Но лишь коснуться – потому что тема сама по себе очень большая и требует отдельного разговора.

Куда идут шахматы? За последнее время приходилось слышать взаимоисключающие мнения на этот счет. Одни говорят, что шахматы возрождаются. Турниров становится больше: все эти Гран-при, «Большой Шлем» и т.д. Другие говорят: нет, это только видимость, денег в шахматах для гроссмейстеров уровня 2600 больше не стало, исход из профессии высококлассных шахматистов продолжается.

Вы как – оптимист, пессимист? На чьей стороне?

– Бум – в России. У вас ситуация улучшается и турниров становится больше. Несколько месяцев подряд все, что происходит интересного в шахматах, так или иначе связано с Россией. Может, потому, что дела в стране пошли на поправку.

А в шахматном мире в целом никакого прогресса не наблюдается. И я скорее пессимист, нежели оптимист, и как некоторые мои коллеги, всерьез подумываю над тем, чтобы уйти из шахмат.

– Горько это слышать.

– А что поделать?! Посмотрите, как работает ФИДЕ. Никак. Я с уважением отношусь ко многим деятелям в этой организации, вижу, что они стремятся как-то улучшить ситуацию. Но если смотреть на вещи объективно, то ситуация не улучшается. И я не вижу предпосылок к тому, чтобы в ближайшие годы она кардинально улучшилось. А мне уже не 19 лет, чтобы ждать и надеяться. Я должен думать о своем будущем.

– Я был бы плохим журналистом, если бы не задал вопрос о вашей работе в штабе Веселина Топалова в матче на первенство мира против Владимира Крамника.

Вы были в Элисте. Я был в Элисте. Правда, мы практически не пересекались во время матча. И наверное, на какие-то события смотрели и до сих пор смотрим по-разному. Но вот что интересно: прошло уже полтора года, если не больше, а накал обсуждения того матча не стихает, не уменьшается. И мне даже показалось, что российские, шире – русскоязычные болельщики по прошествии времени стали чуть по-другому смотреть на вещи. Стремятся быть более объективными, что ли. Вектор поменялся – от безоговорочного осуждения Топалова и его бригады – до каких-то знаков вопроса, многоточий, если угодно.

Сразу после матча я взял интервью у секундантов Крамника. И Саша Мотылев, которого очень уважаю, сказал примерно такую фразу: «Мне не стыдно ни за одно решение, которое исходило от штаба Крамника. Не уверен, что секунданты Топалова могут сказать то же самое».

Как бы вы прокомментировали эти слова?

– Я делал свою работу – чисто шахматную. Да, мы общались с Веселином, пытались его поддержать в трудные моменты, но тем не менее: о каких-то деталях матча я узнал уже после того, как он завершился. А о каких-то не знаю до сих пор.

Но хочу подчеркнуть вот что. Вы были там, и я был там. Вам не все ясно, и мне тоже далеко не все ясно. Так почему же люди, которые находились за тысячи километров от событий, позволяют себе раздавать какие-то безапелляционные оценки?!

После матча, давая интервью, на вопрос: на чьей вы стороне, я ответил: на стороне Топалова. И сейчас, хотя мы давно уже не работаем вместе и у меня нет никаких формальных обязательств сохранять лояльность, вновь отвечаю: я на стороне Топалова. Мнения, что во время матча Крамнику было тяжело от несправедливых решений судей и Апелляционного жюри, а Топалов лишь отдыхал и веселился, я не разделяю. Никакого удовольствия от всех этих скандалов он не получал. Он играл матч в чужой стране, «на поле соперника». Ему было трудно. Но проиграл заслуженно.

Что же касается парадигмы «краснеть\не краснеть», «стыдно\не стыдно», то для меня так вопрос не стоит. Нет, мне абсолютно ни за что не стыдно. Ясно одно: Веселин искренне верил, что Крамник получает подсказки. Отсюда быстрый темп его игры. Я же никогда в это не верил, не верю и сейчас. Крамник не мог отдать команду установить какие-то… устройства. Хотя сама эта тема уже тогда была актуальна, а сейчас – тем более.

С момента окончания матча прошло уже немало времени. Думаю, мы должны подвести черту и сказать: в этой истории нет правых. Все в чем-то виноваты. И Топалов, и Данаилов. И Крамник в каких-то ситуациях тоже был неправ.

– Поговорим о вас с Ольгой. Как начались ваши отношения, и как они развивались?

– Познакомились очень давно.

– Что значит «очень давно»?

– 10 лет назад. В этом году будет 11. Жили в одном общежитии МГУ.

– Какого факультета?

– У меня – социологический. Ольга училась на факультете почвоведения.

– Насколько я помню, вы родом из Севастополя.

– Да. А Ольга приехала в Москву из Якутии. Город Нерюнгри.

– И что было дальше?

– Я закончил университет, Ольга – нет. Мы переехали в Киев. Почему-то очень хотелось пожить в «стольном городе». Два года пожили… Какие-то годы были, 97-й и 98-й – ни туда и ни сюда. И в России в это время было то же самое, разве не так?

– (обрывая на полуслове) Не скажите. В России 98-й был очень даже «туда». Думаю, трудно найти семью, которая ничего не потеряла в этот проклятый год.

– Согласен. (продолжает) Два года пожили в Киеве – и оттуда уехали в Штаты.

– Что-то мне подсказывает, что движущей силой переезда была ваша жена.

– В таком случае интуиция вас подвела. Я был разочарован жизнью в Киеве. И был готов уехать – куда-нибудь.

С Федерацией шахмат (украинской, имею в виду) отношения не заладились. Настолько, что в 2000 году даже не поехал на Олимпиаду. Настолько все было бесперспективно. Сейчас, правда, ненамного лучше. Но тогда это настолько смотрелось… не хочу даже говорить. Не было никакого интереса – ни к шахматам, ни к шахматистам.

– У Довлатова есть большая статья, практически доклад. На тему, что даже любящие друг друга люди, пожив в эмиграции, расходятся. Отношения ломаются, не выдерживают – то ли нового уклада жизни, то ли новых возможностей. Кто-то из супругов идет вверх, кто-то под гору. И брак распадается. А у вас?

– Всякое бывало. Суперкризисы обошли нас стороной, но времена были разные. Да и можно ли ожидать иного, когда столько лет вместе. Но 4 года назад у нас родился Филипп, и… в общем, держимся друг за друга.

Ольге почти не пришлось работать в первый год эмиграции. Работала, но так… совсем чуть-чуть. Потом два года учебы. И все это время деньги зарабатывал я.

– Саша был мой «бэк ап», обеспечивал мой тыл. А потом я закончила образование, получила хорошую работу. И теперь уже я для Саши – «бэк ап».

– В американских шахматных семьях это сплошь и рядом: жены зарабатывают деньги, а мужья, как бы это помягче выразиться, занимаются творческой работой.

– И ваша семья – не исключение?

– Если дело дальше так пойдет, то да, будет не исключение.

– И ваше самолюбие не страдает от того, что жена зарабатывает или вот-вот начнет зарабатывать больше вас?

– Нисколько. В Америке это общее место.

– Я сама думала: не смогу, не смогу. А теперь мне говорят: сможешь! Ты уже смогла, ты на верном пути.

– Несколькими днями ранее брал интервью у Сергея Мовсесяна. И в конце задал такой вопрос. Представьте, что мы встречаемся через пять лет. Какой вы видите свою жизнь?

А вы как бы ответили на подобный вопрос?

– Любопытно. Я думаю, что могут быть совершенно невероятные изменения.

Во-первых, мы можем жить где угодно. Кстати, рассматриваем вариант, при котором на некоторое время можем вернуться и в Россию, и в Украину. Во-вторых, мне кажется, что через пять лет я вряд ли буду играть в шахматы. Скорее, буду заниматься чем-то другим. У меня есть… мечта не мечта, а просто хочу подучиться. Закончить хороший университет, получить MBA. Уже сделал несколько шагов в этом направлении. Буду готовиться к экзамену. Поступлю, закончу, получу хорошую работу…

– Тоже какая-то благоприобретенная, американская черта. Во всяком случае, американизированная. Ведь вам уже за 30. Не поздно переучиваться?

– Никогда не поздно. Я в Америке уже учился, брал разные классы. И еще поучусь.

– Похоже, если нам суждено встретиться через пять лет, то придется фактически знакомиться заново.

– Вполне возможно. Мне абсолютно не страшно бросить шахматы. Ведь это профессия никакая, а хобби отменное. Что помешает мне, сидя в офисе, открыть трансляцию какого-то турнира и наслаждаться игрой?

– А я могу представить своего мужа играющим в шахматы и три, и пять лет спустя!

– Спасибо за интервью. От всей души желаю вам быть хозяевами собственной судьбы. А себе пожелаю новой встречи с вами, и не пять лет спустя, а гораздо раньше.

– Спасибо.