УЛЫБКА ДАВИДА

Давид БРОНШТЕЙН

ИЗ ГРУЗИНСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ

Первые уроки винопития я, как это ни странно, получил в Тбилиси в голодном военном 1943 году. Еда мне тогда была не по карману, а вино было невероятно дешево и при этом отличного качества. Сколько прекрасных часов провел в компании с Арчилом Эбралидзе в винных подвалах Тбилиси, где кроме нас и бочонков полных вина был только хозяин подвала, который время от времени нацеживал вино в поллитровые банки из-под консервов, поскольку стаканов в Тбилиси давно уже никто не видел.

Арчил Эбралидзе был человеком редкой души, но по сегодняшним меркам он был бы, наверное, диссидентом, поскольку его все время тянуло на философское осмысление мира. Он очень тяжело переживал семейную трагедию - разрыв с женой - и в тот год один жил в комнате, где отсутствовала какая бы то ни было мебель. У него не было почти никаких средств к существованию, и он очень трогательно собирал для сына весь свой карточный сахар, не позволяя себе даже дотронуться до него. Какой-то период я жил у него в доме недалеко от знаменитых тифлисских бань, столь красочно описанных Пушкиным в "Путешествии в Арзрум".

Дом был старый, деревянный, покосившийся, и со стороны улицы его подпирали две огромные балки. Утро наше начиналось одним и тем же ритуалом: не поднимая головы с пола, Арчил Селиванович говорил: "Дэвик, пойди посмотри, мы не упали?" Едва натянув единственные свои брюки, я выбегал на улицу и с радостным возгласом: "Живем!" возвращался обратно. И только тогда Арчил начинал свой утренний туалет.

Не могу забыть свое первое появление в доме Эбралидзе. Узнав, что мне, в сущности, негде ночевать и я всякий раз ищу ночлег, Арчил однажды решительно сказал: "Пойдем ко мне. Жить будешь у меня". Мы пошли. Шли мы довольно долго, потому что грешно было пропустить несколько винных подвалов, которыми особенно был богат этот старый район Тбилиси. Пришли мы уже глубокой ночью и навеселе. Я ожидал увидеть жилую комнату, но увидел лишь голые стены, а по углам сваленные в беспорядке книги и старые газеты. Надо сказать, что Арчил был человеком очень образованным, культуру уважал до сумасшествия, а особенно тревожился о будущем грузинской молодежи. Будучи шахматистом по призванию, он однажды совершил подвиг по тем, да и не только по тем временам. Согласившись на мизерный гонорар, он каким-то образом сумел уговорить одно из местных издательств опубликовать его перевод на грузинский язык двух книг Макса Эйве. Меня настолько удивил этот поступок, что уже после войны я выпросил у Арчила эти книги и, помню, сам торжественно вручил их растроганному Эйве, с благодарностью пополнившему свою библиотеку.

Поскольку, когда мы добрались до дому, наше самочувствие исключало какую-либо возможность философских бесед и единственное, на что мы были способны, это немедленно лечь спать, то Арчил приступил к подготовке ночлега. Задача была не из легких, поскольку на хорошо просматриваемом деревянном настиле комнаты не было и следов тюфяка, подушки, одеял и простыней. А тут еще гость объявился. Но у Арчила был свой четкий план действия.

- Спать будешь тут, - указал он мне мое место. - Подожди, я тебе постелю.

И он направился в пыльный угол, где были в кучу свалены газеты.

- Надо подумать, - стал вслух размышлять Арчил. - Хорошо, Капабланку я тебе дам потом, завтра, а сегодня будешь спать на газете с комментариями самого Эмануила Ласкера!

И он протянул мне два экземпляра бюллетеней Московского международного турнира 1935 года, где я действительно увидел фотографию мудрого доктора и его комментарии к одной из выигранных партий. Тогдашние бюллетени были очень большого формата, и, когда я разложил их на полу, то оказалось, что они по размеру как раз соответствуют постели. Не помню, как впоследствии я спал на партиях Капабланки, но первая ночь на комментариях великого доктора показалась мне сном на перине.

Уже после моего отъезда из Тбилиси Эбралидзе (и это общеизвестно) нашел и выпестовал талант юного тбилисца Тиграна Петросяна и передал ему свой стиль игры и частично шахматную философию. Но взаимопонимания с остальными тбилисскими шахматистами и спортивным руководством он не достиг. Где-то в 60-х годах я узнал горестную весть: в состоянии душевной депрессии Арчил покончил счеты с жизнью, бросившись с высокого крутого берега на каменистое дно Куры. Жаль не только рано оборванную жизнь, но и погубленные творческие возможности неординарной личности, которая в те годы встречала глухую стену непонимания и не смогла найти свое место в непростой жизненной обстановке.